Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Втиснул в огненный зев «пороси» еще три полешка и, расстегнув телогрейку, выскочил из палатки.

Тайга стояла тихая и холодная. Низкое солнце с трудом пробивалось через ее глухие чащобы, выискивало просветы и золотило чешуйчатые стволы. Ели, сосны, березы тесно сплотились вокруг небольшой площадки. На ней, разметавшись ветвями, лежали поверженные деревья. Лежали беспорядочно, крест-накрест, со вздыбленными комлями. И лишь одна береза — прямая, белоствольная, — падая, вцепилась голыми ветвями в зеленые космы кедра да так и стояла, припав к нему.

Оглядев вчерашнее поле боя, Петр вспомнил, как смешно топтался плотник Максим Петрович возле каждого дерева, не зная, с какой стороны лучше приладиться, где сделать подпил. Пока он топтался, остальные отрубали у сваленных деревьев сучья, заготовляли дрова, достраивали нары в палатке. Но лишь пила Максима Петровича со звонкой трели переходила на глуховатую и вроде начинала давиться чем-то — бросали топоры и, не попадая в свои же следы-ямины, как медведи, заваливались в тайгу.

Максим Петрович последним оставлял позицию. Когда в месте среза образовывалась щель, становившаяся все шире — будто дерево зевало, откидываясь назад, — он бросал пилу и, путаясь в сучьях, неловко, по-стариковски перелезал через стволы и бежал в сторону.

Петр снова взглянул на кедр, принявший на свое плечо подрубленную березу. Почему-то представилось — окончена работа, построена дорога… Они уже на новых местах, а люди, оставшиеся обживать эту тайгу, рассказывают прибывающим, как во время самой первой рубки упала на грудь кедра подпиленная береза, и всю ночь держал он ее, умирающую, чтоб не было ей страшно и одиноко. И за эту доброту его оставили жить. Почувствовав холод, Петр застегнул распахнутую телогрейку и стал вспоминать всякие истории, услышанные в Шурде от геологов и охотников… Вот, например, почему не стало лося в этих местах?

Оказывается, напала на лосей страшная болезнь — ящур. Собрал лось-вожак стадо, увел в глухомань, больные полегли там, устроили себе кладбище. А здоровые разбежались парами в разные концы.

Может, и неправда это, но красиво.

А проектировщики рассказывали, что прошлым летом напоролись они в тайге на усадьбу — крепкий, добротный пятистенник, забор из прямых, ровненьких сосенок, двор, за домом — выгон, а на нем штук шесть коров, и у каждой тяжело набрякло вымя от молока. Встретил проектировщиков старик, напоил квасом, сказал, что «вертолетами своими распугали все живье в тайге», и начал выпытывать: где проляжет дорога, далеко ли уйдет в леса…

А когда недели через три они опять шли по этим местам и надумали побаловаться кваском — старика с коровами как не бывало. Стоял пустой дом со всеми пристройками, гулял в них ветер.

Проектировщики уверяют — ушел старик в глубь тайги, семью увел и коров угнал подальше от стройки. Вот дурень!

Но больше всего заинтересовали Петра рассказы о староверах, затаившихся в тайге. По словам геологов, напрямую это всего километров двадцать пять отсюда, но через тайгу не продерешься. А водой, говорят, все шестьдесят будет, потому что восьмерками выгибается речка, путает дорожку. Петр решил побывать в гостях у этих староверов, познакомиться — что за люди. Вот только вскроется таежная речка, выдолбит он из осины лодку, купит мотор…

Сзади что-то прошуршало. Петр быстро оглянулся.

Между стволами поваленных деревьев спокойно разгуливали белые куропатки. Рылись мохнатыми лапками в утоптанном снегу, что-то поклевывали. То одна, то другая кокетливо склоняла набок голову и с любопытством поглядывала на Петра. И снова начинала деловито прохаживаться.

Петр ошалело глядел на них, боясь пошевелиться. Пересчитал. Шестнадцать штук. Как домашние куры, только петуха им не хватает!

У палатки заходила брезентовая стенка, и Петр, не раздумывая, замахал руками. Куропатки сначала сбились в кучу, окаменели, уставились на человека. Потом, опомнившись, шарахнулись в тайгу, проваливались в глубокий снег, тяжело взлетали, со страху натыкались на путаный частокол подлеска.

Петр рассмеялся. Вот-вот, в точности так же бегали вчера в тайгу и они, горе-лесорубы.

Из палатки вышел Ислам Шарипов. Маленький, щуплый. Рубаха болталась на нем, как на колышке. Спутанные черные волосы густой челкой опустились на лоб.

Он прищурился от белизны снега, быстро-быстро перебрал ногами, растирая сквозь рубаху худенькое свое тело.

— Ай-ай-ай, холодна! — рассмеялся. — Страствуй!

— Здравствуй! — обрадовался Петр. — Ты что это чуть не нагишом вылупился. А ну-ка, марш, одевайся, тогда и выходи!

Ему хотелось, чтоб Ислам вернулся, хотелось поговорить. Тот появился в телогрейке и шапке-ушанке.

— Ислам! — возбужденно повернулся к нему Петр. — Я сейчас угнал в тайгу шестнадцать куропаток!

— Кого погнал? — не понял Шарипов.

Из палатки в валенках, в ватных брюках и майке-безрукавке вылетел Михаил Козлов. Потянулся так, что худощавое тело его перекрутилось. Картинно, как балерина, расставил руки с растопыренными пальцами, носком одной ноги уперся в колено другой и замер в этой нелепой комической позе.