Отправляемся в полдень

– Тексты утрачены, всякие воспоминания о них убраны из коммлинка и памяти людей. Но мне удалось, – он наклоняется близко-близко, обдаёт клубничным дыханием и шепчет: – собрать кое-какие сведения о них. Спящие пришли из тьмы. Когда они явились – небо стало твёрдым и железным. А на землю полетели алмазные звёзды. Те прорастали потом и становились забавными зверьками…

– Сонниками?

– Да.

Говорит и грустнеет, отводит взгляд. Дальше я уже догадываюсь сама: а те вырастали в грехи.

– Сильфиды противились этому. И у спящих не было оружия, способного сдерживать сильфид. Стоило этим легкокрылым созданиям собраться хотя бы втроём и запеть – всё, грехи, которые насылали спящие, гибли сотнями.

– Стоп! – это надо переварить и уложить в голове, но времени у нас, как всегда, нет. – Зачем спящие насылали грехи? Грехи ужасны, они убивают всё живое, чего касаются.

– Грехи – это кары. Люди не признавали спящих за богов. Не боялись их и не поклонялись им. Люди любили сильфид – добрых, заботливых, справедливых, красивых и очень сильных.

– А почему бы их не любить, если они так хороши?

– Потому что они – зло! Соблазн и красота! Они воспитывали в людях гордыню, и те строили огромные, почти до неба, дома. И летали по воздуху в страшных железных птицах. Они писали музыку и стихи без лицензий! Подумать только! Кого же им уважать, если они сами были почти как боги! Вот спящие и разозлились. Они сделали так, что люди повернулись против сильфид.

– Даже так, – подвигаюсь поближе, потому что в воздухе пахнет вселенской подлостью.

– Они показали людям, как жестоки сильфиды. Выпустили целую стаю сонников. Те были милы, играли на полях, фыркали, давались в руки. Люди, особенно дети, охотно брали их и веселились с ними. А потом налетели сильфиды и уничтожили всех до одного. Люди тогда ещё не знали, что сонники вырастают в грехи. Зрелище было ужасным. Я даже видел пару снимков с той трагедии. Они затерялись между ссылок коммлинка. Оторопь до сих пор. И люди отвернулись от сильфид. Стали охотиться на них и сдавать спящим. А если в семье рождалась сильфида, они рождались у обычных людей, как ты у своих родных, такая семья признавалась преступниками и уничтожалась. Впрочем, никто и не прятал сильфид, кроме твоего отца.

В голове гул, а во рту – мерзко, будто разжевала гнилое. Почему я должна спасать этот мир? Мир, который убил то, что было прекрасно? Гадкий, прогнивший, где музыку и стихи может писать любой дилетант, лишь была лицензия.

Но отец Элефантий беспощадно продолжал:

– Потом спящие уснули, а грехи – продолжали жить и плодиться. Появились падшие. Пришлось вырастить Сумрачный лес, изгнать за него падших и создать Эскориал для соблюдения интердиктов Великого Охранителя, ибо только так стало возможным покончить с бедами и войнами. Они разрывали нас. Но Охранитель всем помог, да продлится благость его на века.

Охранитель ваш убил всё живое и настоящее, всё прекрасное и дерзкое. Вымел из мира любовь. Оставил похоть – для простачков, и любовь-служение – для избранных.

Все остальное – непристойно.

Искорёженный, ненастоящий мир.

Фишки на игровой доске глумливого мальчишки.

Отец Элефантий идёт волнами, как сбрендившая голограмма. Качает головой, улыбается горько. А глаза – совсем молодые и синее сини. Белые с золотом волосы струятся по плечам. Он кидает мне розу – алую розу в алой росе (или это кровь?) и шепчет:

– Спаси!..

И исчезает в клубничном флёре.

А я падаю в сон, тревожный, тяжёлый, сон, где убивают красоту, и просыпаю тренировку…

Гудок двенадцатый

… хреново.

Они пялятся на меня, будто чумная какая. Блиииин.

Я сама ж ни фига про этого Охранителя не знаю. Думала, баба Кора поможет, как раньше. А она вон, на дыбошки вся.

А мне – защищай.

– Он же хороший, – говорю. – Для нас хочет всё.

– Для нас?! – чую, готова рвать, аж пышет. – Да из-за него всё! – кричит, – и лес этот Сумрачный, и наше Залесье гнилое, и ангелы в небе!

Ага, блин, во всём Охранитель виноват! Нашли крайнего и довольны! А сами-то хороши тоже.

– Армагедец всем придёт! – ору. – Даже если ни ради него, ради нас же!

А ваще – по хрен! Подыхать не собираюсь – не пожила. И у меня не было ещё этого, как у Данте и Беатриче, как у Фила и Маши, когда крылья за спиной и летишь. А я хочу!

Да пошли вы все, раз не понимаете!

Уйду от вас.

Вот.

Хватаю сумарь свой – ух, как же скучала по нему! – и шурх из холщины. Пусть теперь сами думают. У меня всё! И терпение – тоже. Достало. Надоели. Тут наизнанку почти вывернулась, побывала хрен знает где, инфу принесла, а они в игнор. Пусть! Им же хуже!

Злюсь.

Спускаюсь с холма – и поди ж ты! – его красная шевелюра. Так и знала, что тут найду. Пристроился на моём любимом месте. В тени Дома-до-неба. Пырится вверх, но сегодня безангельно.

Кто бы сказал пару часов назад, что Тодора пойду в союзники звать, – убила бы на месте, ага.

Но жизнь – она такая вот, повёрнутая, и никогда не говорит, за каким поворотом что. Поверни, впечатайся мордой, узнаешь.

Плюхаюсь рядом.

– Кто это тебя так? – щаз только заметила, что покоцанный весь, будто землетварь по нему прошлась. – Уж не я.