Отправляемся в полдень

– Что ещё за нитка? – не в настроении сейчас угадывать аллюзии, шестерёнки в мозгах вертятся лениво и скрежещут.

– Та, что связывает наши сердца.

Теперь улыбаюсь искренне, вовсю и не могу перестать. Склоняю голову ему на плечо, слушаю песнь сердца…

Своего ли? Бэзила ли? Не важно.

Вот она музыка рождения. Её играет жизнь на струне, натянутой между двумя сердцами.

Она возвращает полёт…

Гудок семнадцатый

… махач крутейший!

Все аж ходуном ходит. Ещё чуток, и рухнет нам на бошки, и станем мы плоскими, как та рыба-тряпка.

Она зырит на ангельский мордобой, как офонаревшая. Зеньками лупает и не знает: ринуться или стоять?

Стоять – а то сметут, не заметят.

Подхожу, тяну ей руку, как Фил учил:

– Привет, чё ли?

– Привет, – голосок нежный, жур-жур, и ручка у неё – мягонькая, как лапа того сонника, последнее говорит вообще тихо, не веря будто: – Маша?!

А я-то думала, избавилась. Стала собой. Поправляю строго:

– Юдифь.

– Ир… – начинает она, но осекается, мнётся, выдаёт не сразу: – Айринн. – И торопливо переводит стрелки: – Не важно, как тебя зовут в этом мире, важно, что ты здесь!

Шагает и цапает меня. Не очень обнимашки люблю, но тут – приятно, ведь не чужие же. В том мире они вообще, как сёстры. И на шее у неё зеленью зерно мамино блестит.

Сильфида! Нашла!

– Тоже рада, – и не вру, главное, – мы с тобой – одной крови.

Она лыбится горько, ранено:

– Верно, всегда думала, что Маша – лучшая часть меня. И вот в книге, о которой рассказала она, нахожу её копию.

– Эй-эй, полегче! – вскидываю руку вверх: ишь, куда понесло! – Для кого книга, для кого – жизнь. И Ульта, сестра моя, отдала себя, чтобы ты была.

– Ты знала Ульту? Мать Айринн?

– Чумная чё ль? Разве Айринн – не ты?

– Я и не я, – грустно произносит она. – Двоедушица. По большей части, Ирина, крёстная сестра Маши, ну с ней тебя сравнила, но иногда проявляется Айринн.

– Шиза, в общем.

– Вроде того.

Как жахнет!

Мы отлетаем к стене, она ударяется головой и на некоторое время отъезжает.

Тереблю, вою. Зырю вокруг, Серый сам ныкается, помогать не спешит, а те двое – так заняты взаимоубиением, что готовы снести мир! Придурки!

Но она слабо пищит, как зерножорка, и всё-таки очухивается. Затискать готова.

Привстаёт, лыбится вновь, в сильную играет.

– Как ты?

– Нормально, – только голос ещё тише стал. – Юдифь, ты сказала про Ульту и что мы с тобой одной крови. Ну, ты и Айринн, вернее. Что значит?

– Проект был, хотели Розу вырастить, но мы от них сбежали, и нашли Мать. Она отдала свою розу мне, а Ульту направила к людям, чтобы она вышла замуж и родила тебя, сильфиду. Она дала Ульте вот это зерно, – указываю на шею, Айринн или Ирина, хватается руками.

Рассказ её пугает, судя по зенькам, которые вот-вот на лоб скаканут.

– Охранитель говорил про розы, что они цвели всюду, – рассеянно бормочет, зырит под ноги и бледная вся.

– Ты знаешь Охранителя?

Офигеть! Сюрпай, прям.

– Да, видела его дважды, – делается мечтательной, – сначала он зайцев давил и сказал мне про тетрадь, а потом – про пузырь и розы.

– Вот же мутильщик! – возмущаюсь. – Не может прямо. Кароч, хорошо, что мы с тобой нашлись. Роза и Сильфида должны спасти мир! Ты тетрадь, кстати, нашла?

– Да, но пока до конца не поняла, как действует.

– Ничего, поймешь. Хотя, канеш, побыстрее надо.

Тут Серый уши строполит. По стеночке к нам ползёт и влазит нагло и беспардонно:

– Здравствуйте, миледи, – и скребёт ногой по земле. Одно слово: ушлёпок! – Вы разве не хотите разнять этих буянов?

И пальцем за спину, зёнькой косит, блымает: мол, зырьте, что творят.

А творят чёрное! Чую, армагедец наступит раньше.

– А у вас есть идеи? – говорит Айринн, и все мы увиливаем от ливня камней и искр, что летят в нас. Ныкаемся за выступ. Не знаю, как у них, а у меня сердце в горле, вот-вот на землю шлёпнется.

Серый усаживается наземь и разводит руками.

– Думал, у вас есть…

– Я не больше вашего знаю о салигиярах, а может и меньше.

Распирает, ибо одна в теме, чё они сцепились.

– Они давно знакомы, – говорю. – Учились вместе.

– Ааа, – тянет Серый, будто въехал. – Так у них встреча выпускников?

– Неа, – мотаю башкой и закрываю её руками, потому что снова летит, – Тодор не выпускался. Бэзил его слил. Того наказали, а ещё судью там какого-то слил, Эйдена, вроде. Тому тоже крылья отрезали…

– Что? – восклицает она.

– Что слышала, – кривлю морду. Не люблю, когда переспрашивают, да ещё с таким выражением. – Сливщик этот чёрный. У нас таких на раз чморят. В Залесье бы не выжил, Тодор чё-т церемонится.

Думала, мы тоже сцепимся, так она зыркнула! И, поди, та ещё волосянка бы вышла, но тут мимо чё-т как метнётся – яркое, по зенькам – вжик! Хоть, ори!

И драчуны – спутанные все – колодой вниз только – шмяк. Ух, как хряпаются! Аж у самой заныло, будто и я.

– Кто осмелился приволочь сюда ангелов?

Дед выходит из тени, старючий, едва стоит. Но сжимает стрелялку, и крутую! Из неё и пальнул.

Эта, похожая на Ирку, что дружит с Машкой, кидается к чёрному, будто дед – тень. Не существует его для неё.

Серый отползает дальше, жмётся в камень, не любит дедов, поди.

Одна я зырю на него во все зеньки и с трудом узнаю: