Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

— Может быть, — соглашается Покладистый. — Затем он открывает иллюминатор и бросает труп в море.

Старик массирует подбородок.

— Вы знаете, а ведь в этом что-то есть, Пино! — делает он комплимент.

— Спасибо, господин директор, вы мне делаете честь.

— И славу! — бросает мой доблестный кузен. — Весьма сожалею, Сезар, но твоя гипотеза не проходит.

Старина уже светился, но теперь мрачнеет.

— И почему же?

— Потому что Ева Трахенбах, наша несчастная третья жертва, была как минимум в два раза толще Берты! У меня есть её фото. Даже с ложечкой для обуви и вазелином ты не смог бы просунуть эту прелесть в иллюминатор. Или же её надо сначала проволочить как проволоку.

Стоит вам заговорить о волчице, как вы услышите ее вой, как метко написал господин Франсуа Мориак в последнем номере газеты «Юманите Диманш».

Мы ещё здесь (то есть не отошли от раздумий), как звучит голос Берты, самые нежные модуляции которого напоминают треск масла на сковороде.

— Куда это вы меня ведёте? Что это за место? Явно где-то над трюмом!

— Нет, — отвечает жизнерадостный голос матроса, — под ним!

Дверь открывается, и Берта, в звериной шкуре, растерзанная, бледная посреди грозы, вторгается в нашу камеру заключения. Растрёпанная, вся в кровоподтёках, одежда в клочья, она вламывается в наше обиталище, словно кабан, которого выгнали из логова, и он выскакивает на поляну, где устроили пикник служащие железной дороги в отпуске по болезни[47].

Она умолкает, смотрит вокруг себя, озирает нас мутным взором, подчеркнутым синяками с преобладанием сиреневого цвета, трясёт головкой (она бы не прочь) и, наконец, с трудом артикулирует:

— Это шутка или как?

— Увы, нет, — опускает её на землю Пинюш. — Нас поместили к эмигрантам, милая Берта.

Толстуха подгребает к Старику. Она воинственна как санкюлотка[48], вообще-то она такова и есть, ибо со своего места и даже без варифокального объектива я вижу её ляжки, как фото вашего будущего депутата на избирательном щите.

— Хотите, я вам скажу, — отрывается опасная бунтовщица. — У меня от всего этого уже полная задница!

Шеф делает игривый жест.

— По правде говоря, мадам, зная вас такой, какая вы есть, меня это не сильно удивляет.

Но женщина Берюрье невосприимчива к юмору, если он слишком приличный.

— Срать я хотела на ваш корабль! — продолжает Берта.

— Мадам, — продолжает Папа невозмутимо, — это не единственное желание, которое он вызывает.

— А ваш хрен из Компании — ещё тот гусь, если переселяет нас посреди ночи в эту крысиную дыру!

— Я допускаю, что он нарушает законы гостеприимства, — признаёт Патрон.

Предыдущие реплики были всего лишь прологом, кратким вступительным словом, маленькой словесной разминкой перед тем, как развязать язык. Теперь Слониха открывает поносные шлюзы на всю ширину, полностью!

Она вот-вот сорвётся в нервный припадок, как какой-нибудь бедняга с водосточного жёлоба. Она больше не может дышать этой гнилой атмосферой «Мердалора». Она считает, что этот корабль полон б…, что он погряз в распутстве, в оргиях, в грязном разврате. Берти чешет как по Шекспиру. Мечет громы и молнии, детонирует и неистовствует, словно зубодёрша. Её душит злость, глубинная, раздирающая, всепожирающая, жгучая. Куча б…, вот чем увита компания «Паксиф». Ни лавров, ни венца для «Мердалора»! Драма в двенадцати актах и пяти круизах!

Мы еле поспеваем за её драмой сквозь мутный поток, который льётся у неё изо рта. Приходится отделять одно от другого, намечать ориентиры, ставить указатели в её меандрах.

Ей пришлось снова сцепиться с рыжей, у которой она сняла грудь с обода. Та её контратаковала сзади в тот момент, когда Берти кромсала её лифтёр. Схватка беспощадная. Никто не остался в стороне. Потасовка началась среди зрителей. В большом салоне всё ещё продолжают лупцевать друг друга! Там наверху идёт ещё та молотиловка! Женщины, мужчины, персонал, музыканты! Драка как в вестерне! Бертианцы против Рыжих. Столкновение титанов! Ломают стулья о головы! Запускают бутылки в физиономии, гасят друг друга вёдрами из-под шампанского. У ударника из оркестра на кумполе большой барабан, и он никак не может снять его (барабан). Похоже, рояль с палкой перестал существовать. Всё, что от него осталось, это пучок струн и кучка клавиш на паркете вперемежку с зубами англичан.