Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Она выдаёт мне улыбку в форме ануса, обхватывающего термометр.

— Это ваш «роллс»? — уклоняется она.

— Он мне не принадлежит, но я имел честь быть его пассажиром!

Накрашенная дама кивает восхитительной головой, что приводит в движение барашки из морщин и складок. Груди идут на штурм третьего и второго подбородков, которые, в свою очередь, дают встряску тому, что некогда было щеками.

— Я никогда не видела такой модели, — говорит она. — Когда она вышла?

— Это проект, который сойдёт с конвейера через четыре года, — осведомляю я её. — Так что с Берюрье? — торгуюсь я, показывая на большую чёрную книгу, в которой записаны имена каторжников.

— Ах да. В самом деле, они приехали утром, очень рано…

Она смачивает палец, чтобы перевернуть страницу, прилипшую к предыдущей с помощью пятна от конфитюра и носового экскремента.

— Они в аллее «Адама и Евы», — осведомляет она, — последней в глубине кемпинга. Я бы их вызвала по громкоговорителю, но сейчас время новостей, и мои клиенты не любят, когда их прерывают.

— Не беспокойтесь, милейшая, я найду сам.

Толпа собралась вокруг «роллса». Машины почти не видно из-за обступившего её народа, до крайности развязного, не испытывающего ни тени смущения и не упускающего случая перекинуться бесцеремонными репликами о предприятиях «роллс-ройса» и его клиентах.

Как только я выхожу наружу, раздается запись с грозным голосом сантехника, выделяющимся в окружающем гвалте:

— Вы что, машину первый раз увидели, козлы? Может, еще штаны снять, чтоб показать вам гвоздь программы? Какого хрена вы тут собрались перед кучей жести?

Толпа расходится с бурчанием. Трудно выдержать убедительный тон сантехника моего Высокочтимого Лиса.

Аллея «Адама и Евы», согласитесь, это многообещающе. Нечто вроде сатанинского… Эдема! Тут наверняка встретятся приморские сосны, олеандры, финиковые пальмы, весь феерический лес. Напоминает «Поля и Вирджинию»[17] с первого взгляда, вот только со второго ты понимаешь, что случай с яблоком уже перевернул всё вверх дном. Что вечное наказание вступило в действие.

Я иду вдоль голубых и охровых шатров, довольно нарядных на вид, но условия жизни в которых красноречиво говорят о человеческой бедности. Все эти ребятишки, барахтающиеся в цементной пыли, они-то как раз и искупают первородный грех.

Некоторые возятся со своими строптивыми плитками. Другие лупят своих чад, чтобы успокоить нервы. Третьи несут вахту над картошкой. Кто-то оснащает свою палатку пластинками «Вапона» по причине комаров, другие мажутся «Пипьолем» по той же причине. У некоторых кожа вся в лоскутах. Красная, даже кровоточащая! Есть непоколебимые, которые читают. Есть те, что пользуются вынужденным бездельем, чтобы покопаться во внутренностях своего «пежо», проверить дюритовые шланги, почистить свечи, натянуть ремень вентилятора. Дамы заняты своей тайной постирушкой в небольшой посудине, полной пены. Нетрудно догадаться, что некоторые «улетают» за неприкрытыми пологами своих усадеб, слышно, как они себя ведут, как используют окружающий шум, чтобы дать волю чувствам. Некоторые из них вызывают чувство жалости, сидя на корточках, как факиры, в своём тряпочном домике. Другие, наоборот, ведут себя по-королевски: Абд-эль Кадер!

Я перешагиваю через отходы, обхожу стороной голозадых малышей. Уклоняюсь от тазов. Занимаюсь слаломом среди домашней утвари. Сорванцы несутся на велосипедах по улочкам, опрокидывая котелки, заглядывают через прорехи туда, где потрахиваются. Есть завсегдатаи, которые соседствуют, радуются тому, что нет дождя, как в прошлом году. В этом отпуск обещает быть прекрасным. Кемпинг зачарованной медузы достоин своего названия! Хотя, по-моему, он больше напоминает кемпинг разочарованной музы!

Повернув голову справа налево, я наконец замечаю старый шарабан Берю. Он тоже займёт свое место в музее. Заметьте, что несколько переднеприводных «Ситроенов-15» ещё можно увидеть на дорогах. Но второй такой коросты, как у Толстяка, просто не существует. Трудно поверить, что она способна передвигаться со своими заплатами на колёсах, картоном вместо стекла, железной проволокой на дверях в том месте, где когда-то были ручки, без крыльев, с деревянными ящиками вместо багажника, свисающими фарами, словно глаза подстреленного кролика.

Справа от того, что некогда называлось автомобилем и каким-то образом ещё остаётся транспортным средством, натянута палатка. Надо видеть, как! Напоминает верблюда. Она наклонилась, согнулась будто слон, который собрался сесть. С какими-то тёмными пятнами. Проветривается благодаря дырам. От неё исходит грязь. И ещё стоны. Я узнаю хрипловатый голос госпожи Берты.

— Нет! Не сейчас! Мсье Феликс! Мсье Феликс, не надо, мой муж тут где-то рядом! А вдруг моя племянница придёт? Прошу вас! О, какой же вы проказник! А с виду такой серьезный, мсье Феликс!

Пауза, и снова голос, уже слабее, уже побеждённый, почти смирившийся…