Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Я перебираю в памяти гадости дня: безрадостное пробуждение в трюме для эмигрантов; выходки Берю, два обнаруженных и исчезнувших трупа. Беднягу Феликса, совершенно тронутого, который даёт фотографировать свой набалдашник за сотню рваных. Блистательного ворчуна Архимеда, наёмного хахаля для богатеньких старух. Бригаду массажистов-массажисток с их мифологическими задвигами. Эту красотку Метиду, которая сняла меня по высшему классу, и, вместо того, чтобы перепихнуться со мной, ей двинул кто-то другой! Представляете, сплошные неприятности! Целая телега с нечистотами. И я не говорю об этой несчастной корриде с четой Берюрье, о воплях Абея, по пятам которого крадётся банкротство; я молчу о жадности Альфреда, о дурном настроении босса. Я опускаю похищение мамаши Газон, злорадство её мужа. Не хочу вспоминать об извращённых нравах всех и вся. Стараюсь не думать об исчезновении помощника капитана (не говоря об остальных), о партейках с ляжками толстой Берты! Жизнь нас портит. Разлагает. Наша главная ошибка в том, что мы слишком себя тратим. Он прав, тот, что роет скит в скале там, где орлы вьют свои гнёзда, чтобы время текло спокойно. Да, он прав. Я с ним согласен, я ему завидую. Когда-нибудь, после Фелиси, конечно, я куплю себе альпеншток и тоже полезу на Синай долбить скалу, чтобы сделать себе ложе терпения. К чёрту этих господ всех-других с их закидонами, их грешками и их бахвальством; их идиотскими говорильнями и телесными муками, затяжными дринками, званиями и медалями, объёмами цилиндров, этикетками, их атомами и прочей ерундой, к чёрту завоевание Луны! Может быть, если рассудить, эти телезрители не так уж были и неправы, когда стали возбухать, потому что им дали передачу напрямую с Луны, а они хотели регби! Меня это задело, как и Паоли. Но, немного поразмыслив, я понял этих отшельников маленького экрана, маленького оболвана. Эту Луну они в заднице видали! Она у них отняла их привычки. Зря я возмущался. Да здравствует одиночество! Космонавты им осточертели. Им как-то ближе чуваки с овальным мячом. Они не понимали, зачем у них забрали их корешей и подсунули этих искателей приключений.

В порту испанские стенные часы бьют пять раз. Надо же, они не согласны с моими.

Я задумываюсь серьезно, мои козочки. У меня в чердаке идёт настоящая игра в конструктор. Этакая хрупкая постройка, которую можно довести до конца, если только задержать дыхание.

Я думаю о странном ощущении, которое у меня было только что, когда я пришёл в себя. Такое чувство, будто мне что-то долго снилось, но я не могу вспомнить что…

— Кажется, вы не совсем в порядке? — замечает Метида, стуча каблучками рядом со мной по портовой мостовой.

— Наоборот, милая, в моей умной головке начинает появляться свет.

Глава 20

Образ курицы, которая высиживает утиные яйца, ещё долго будет в ходу, ребята! В плане метафор авторы не часто обновляют содержание. Берут всё те же и продолжают. Они присваивают себе кучу метких выражений, высекают их в мраморе и пользуются ими чаще, чем своими жёнами. Они себя не утруждают; они вьют собственное гнёздышко из прозы своих великих предшественников и лишь выкакивают иногда свой соус с комочками. Их Литтре́-ратура[79] — это белёсый соус на холодных кусочках. Рагу из мелко порезанных прилагательных и глаголов, хорошо согласованных, чтобы легко усваивалось. Тары-бары, тартарары и кукареку с куриным помётом. Всё просто, я уже не могу их читать. Даже себя я не терплю, я слишком податливый, слишком умеренный, слишком покорный, мои когти обрезает маникюрша, а крылья — бумагорезальная машина. Мои сочинения, что ни говори, это всего лишь сгорбленный скелет моих мыслей. Я себя стыжу за то, что не отваживаюсь на большее. Заметьте, я создаю неплохой фон, но я не на короткой ноге с самим собой. Когда-нибудь я умру на куче зародышей моих добрых замыслов, и мы будем гнить с ними вместе. Мы станем одним-единым удобрением. Одним! Моя бесполезность меня разрушает, и я разрушаюсь в ней. Если ты говоришь не всё, ты не говоришь ничего! Если убрать все сучки и задоринки и все мои выступления, от твоих Сан-Антонио ничего не останется. Вообще-то останется: немного ветра. А что, ветер — это наш отец кормящий. В нём много семян, он живителен. Благодаря нему на атоллах вырастают кокосы. Пусть моё семя улетает вместе с семенами растений, которые попадают за моря и в птичий желудок, чтобы состояться.

Я вам клянусь, Гектор напоминает курицу, у которой появился выводок. И она видит, как её утята поплыли в луже. Он топчется возле трапа, руки за спиной, на носу нервный тик, глаза горят, иногда он останавливается, чтобы заглянуть кому-нибудь под нос, прямо, злобно. Кузен разглядывает всех без разбору: матроса, пассажирку, портового служащего. Как если бы вместо градусника он себе засунул в одно место горящую сигару и теперь не может понять, как ему теперь садиться.

Я подхожу сзади и хлопаю его по плечу. Он поворачивается как ошпаренный.

— О, слава богу, наконец! Я ждал тебя…

— Весьма мило, Тотор, ты это сказал с таким пылом!

— Не смейся, дело серьёзное.