Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Капитан (у которого явно имеется гражданская семья в Санта-Крузе) сразу же перестаёт улыбаться.

— Но об этом не может быть и речи, — говорит он. — Круиз предусматривает…

— Плевать, идём на Деконос, говорю тебе!

— Невозможно, у пассажиров на руках контракт с Компанией, и он гарантирует именно то путешествие, которое…

Берюрье ему грохочет под нос:

— Я тебе сказал, что мы идем на Деконос, ты, ж…! Он меня выведет из терпения, этот тип! Какого чёрта я называюсь патроном, если не могу плыть, куда захочу!

Рустон поднимается на дыбы, чтобы вздыбиться получше.

— Месье, — говорит он, — я единственный шеф на борту после Бога, и я буду действовать, как считаю нужным!

Толстяк пожимает плечами:

— Если ты единственный хозяин на борту после Бога, считай, что я бог, дорогой Барбапу.

— Довольно с меня! Какое мне дело до того, что вы президент-генеральный директор. Я буду исполнять свою должность в том виде, в каком мне её дали перед отплытием. Я несу ответственность перед лицом…

— Оставь! — вступаюсь я. — Капитан действительно абсолютный хозяин на своём корабле.

— Точно? — шепчет Толстяк, щуря налитые кровью глаза.

— Да.

— Об этом написано в морском кодексе?

— Всеми буквами!

Берюрье — человек решительных действий, вам это известно, поскольку вы оказываете мне честь читать то, что я имею честь вам писать уже больше чем давно.

— Можно всё уладить, — говорит он.

Он снимает шляпу, бросает её на стул и осторожно берёт фуражку своего собеседника.

— Раз уж я П. Д. в Ж., — говорит он, — я весьма сожалею, мой дорогой Ритон, но я тебя увольняю. Начиная с этой минуты, ты пустой звук на борту. Выясняй отношения со своим характером.

Он напяливает фуражку на свою тыкву.

— Новым капитаном буду я!

Мы присохли, хотя находимся в открытом море; на нас словно душ пролился, хотя кругом всё сухо.

— Ты что, дядя! — вскрикивает Мари-Мари. — Ты же никогда не управлял кораблём!

Её дядя выглядит весьма необычно в белой фуражке с золотым галуном, которую он сдвинул на затылок.

— Слушай, мошка, ты думаешь, что мсье Дассо умеет делать самолёты или мсье Буссак шить рубашки? Капитан не рулит, а командует! И даже если я возьму в руки штурвал, я всё сделаю так, что не подкопаешься. Не забывай, что я занимался греблей на Марне, цыпа, и я умею плавать. Так, но это ещё не всё, я сейчас дам команду держать курс на Деконос и займусь расследованием.

— Ты? — смеюсь я.

— Йес, месье, я сам лично. Кто здесь капитан?

Он идёт к двери, но Рустон преграждает ему путь.

— Только через мой труп! — выкрикивает капитан.

— Почему бы и нет? — спокойно говорит Берю.

И делает экс-офицеру резкий аперкот, затем в самом деле перешагивает через его тело.

Перед тем как выйти, он обращается к нам. Без дружелюбности в глазах, без сентиментальности, без тепла.

Просто скала, капитан Берюрье! Гибралтарский утёс! Образец непреклонности, властности, как у всех настоящих шефов.

— Я сказал вам, что теперь всё будет по-другому. Зарубите это себе на носу: теперь я единственный хозяин на борту после Бога, чёрт возьми!

И Берю выходит.

В сильном возбуждении.

Глава 26

Ну вот, — вздыхает маман, — он приходит в себя.

Действительно, несколькими секундами позже Гектор начинает разглядывать потолок с видимым интересом.

— Тотор, — зову я, — ты меня слышишь?

Кузен шевелит губами. Да, он снова с нами.

— Не беспокойте его! — сухо шепчет ассистент врача.

В белом халате он выглядит весьма солидно. Стетоскоп свисает ему на грудь. Чувствуется, что он любит изображать из себя большого патрона, когда рядом нет его собственного. Чем больше я смотрю на него, тем больше у меня уверенности в том, что я его видел недавно. И не на корабле. Где и когда? Надо бы вспомнить…

— Я живой? — спрашивает Гектор едва слышно.

— Да, слава богу, старый хрен!

— Ничего у меня не получается, ни жизнь, ни смерть! — говорит большой (потому что единственный) шеф «Пинодэр Эдженси».

Звучит красиво и грустно, вы не находите? Несколько избито, но всё же благородно. Во всяком случае, волнующе. Такие слова не могут не тронуть сердца Фелиси. Она плачет.

— Не говорите так, Гектор! Вы не должны! Человек такого достоинства!

Кузен поворачивает к нам своё измождённое[95] лицо.

— Объясни нам причину твоей хандры, толстая колбаса, у тебя сразу прояснится в глазах.

— О, достаточно того, что я увидел, — жалуется несчастный.

— Да что же ты увидел, чёрт возьми?

— Камиллу и этого негодяя Абея! Она была голой в ванной, а он, свинья, хвастался, как он с ней обнимался, рассказывал с таким цинизмом, какие деликатесы ему делала моя возлюбленная… О, тысячу раз смерть! Давай, Гектор! Уйди в небытие!

Вот так, мои милые, представляете, холодный душ? Гектор и Камилла! У меня помутилось в голове!

— Как, Камилла? Что, Камилла? Ты что, знал её?