Отпуск Берюрье, или Невероятный круиз

Нелюбезно он отталкивает меня локтем, не говоря ни слова. Почему у меня ощущение, что я знаю его? Должно быть, я уже встречал его на «Мердалоре», ибо его видок мне что-то шепчет.

— Вы уверены, что сможете спасти его, доктор? — домогаюсь я.

— Практически, да… Я его определю в санчасть и сделаю ему дополнительно дымную сосинель.

В общем, я пока ничего не могу для Тотора. Что же заставило моего бедного кузена посягнуть на свои дни? Уж не провал ли в расследовании? Я теряюсь в догадках, как сказала Мария-Раскладушка, когда вдруг оказалась святой.

Где-то наверху радостно звучит гудок, возвещая об отплытии. Раздаётся гул во внутренностях корабля.

Я надеюсь, что мой народец вернулся на борт и что не произошло ещё одного исчезновения. Вот теперь я начинаю переживать за Фелиси и моих корешей. Упрятали Старика, представляете? Меня огрели на берегу! Камилла вновь на борту! Гектор предпринял попытку стереть своё свидетельство о рождении… Ах, друзья мои, запомнится нам этот круиз «Мердалора». Сколько событий! Сколько приключений в этом произведении! Сколько странных личностей! Представляете, сколько пришлось потеть? За такую цену — это просто подарок, мои кисоньки!

По возвращении в свою каюту я обнаруживаю, что Камилла не стала дожидаться моего возвращения. Держу пари на заключение вашего врача против заключения под стражу, что она вернулась под крышу Абея.

Перед тем как её загрести, я захожу к маман. Она вернулась и занята тем, что рассказывает «Красную Шапочку» Мари-Мари, которая делает вид, что ей интересно. Если ты племянница Берюрье, сказками Перро ты можешь подтереть копчик.

— О, это ты, дорогой, — радуется маман, — куда ты пропал, после корриды мы тебя не видели…

— Я проводил на корабль одну молодую женщину, которой стало плохо, — уклоняюсь я.

Я объясняю своей матушке, что произошло с боссом, а затем с Гектором.

— Боже мой! — пугается маман. — Зачем Гектор сделал такую глупость? Пойду, посижу с ним…

— Я как раз хотел попросить тебя об этом, мне нужно, чтобы ты его исповедала, когда он придёт в себя.

— Сделаю!

— И ещё, мам: ты пойдёшь в санчасть вместе с Мари-Мари и мадам Пинюш. С этой минуты никто из нашей группы не должен оставаться один.

— Ты считаешь, что нам тоже угрожает опасность? — спрашивает моя бесстрашная мамахен.

— Сама видишь! Так что будьте осторожны. Страхуемся верёвкой и друг без друга никуда.

Получив от неё обещание, я спешу к Берю.

* * *

— Ну, всё понятно? — спрашивает Толстяк. — Скажете шефу, чтобы варил пару часов в пряном наваре. Половину белого вина, половину воды. Струйку уксуса, соль, перец и хорошую круглую Капустину, жо кей?

— Разумеется, месье, но я сомневаюсь, что это будет вкусно, — отвечает метрдотель, которого Толстяк пригласил в свою каюту.

— Твои сомнения, они у меня в заднице, приятель, — возражает Могучий. — И кстати, скажи шефу, чтобы бросил хорошую горсть лука в этот суп.

Метрдотель выходит, держа на максимальном расстоянии от себя два окровавленных уха и хвост.

Берюрье поворачивается к нам.

— Если честно, — говорит он, — я не ручаюсь, что будет деликатес, но надо попробовать, не так ли? Во всяком случае, я отвечаю за бульон!

Я даю ему закончить гастрономическую главу и беру слово, чтобы сделать краткое описание недавних событий. Пино и Толстяк слушают меня, не перебивая. Но, как только я закончил, слёзы появляются на ресницах этих господ.

— Старик, — шепчет его величество. — Хрыч, не без того! Сволочь, да! Но какой класс! И неплохой рысак, если суметь его подстегнуть… В общем, в фараонке о нём будут помнить. А с чего это вдруг твой кузен решил отдать швартовы, не сказав гуд бай!

— Не знаю, — говорю я, — может быть, неожиданная депрессия?

Пинюш потрясён, даже сильнее, чем от исчезновения босса. Он хранит тёплые воспоминания о совместной работе с моим родственником. Это был единственный период его жизни, где он был сам себе начальник. У него от этого остались рубцы.

— Он не написал письма перед тем, как сделать попытку самоубийства? — хнычет он.

— Нет-нет, ничего не нашли.

Месье Феликс, который всё выслушал, не проявляя себя, считает, что настало время выступить, да еще с жаром.

— Ах, господа, господа, — начинает он тоном, который обычно принимают в конце выступления. — Господа, вы ведёте себя как французы, то есть вам важны побочные обстоятельства. Налетел смерч, а вы недовольны тем, что скрипит флюгер. Ваши ряды поредели, а вы причитаете, какими они были! Наши люди всегда оказываются ниже своих возможностей, потому что не знают своей силы. Они думают, что живут в плоскости, тогда как они обладают объёмом; одним словом, они пренебрегают третьим измерением, мечтая о четвёртом!

Берюрье снимает свою изумительную помятую шляпу, вытирает на ней влажную кожу заученным движением локтя и спрашивает почти враждебным голосом:

— И как вы это резюмируете, Феликс?

— Бездействие, дорогой. Одни слёзы, и ничего более! Слезы — всё равно что масляные капли, от них проскальзывает воля!

Толстяк злобно напяливает шляпу.