Читаем Отравленный памятью полностью

Отравленный памятью

Карл сплёвывает на пол, будто само нахождение рядом с этим куском болтливого дерьма вызывает у него отвращение.

— Повезло, — произносит Фил, морщась.

— Везение — странная штука, — ухмыляется Карл, — но тут соглашусь. Кстати, в том же баре он рассказывал какой-то пьяной в дымину шалаве, что они с Никитой на пару сделали с бедной девочкой в том гараже. Никогда мне не постичь уровень подобного идиотизма, когда развешивают на стенках трупы в моём же собственном гараже. Неужели и правда надеялись, что я ничего не узнаю?

Мужик что-то хрипит, видно пытаясь оправдаться, но Карл не слушает его.

— Навели туда ментов, падлы, — продолжает хозяин подвала. — Хорошо, что я перед этим, как чувствовал, товар оттуда забрал, а то бы шухер был на всю округу. Замахались бы откупаться.

Карл многословен, будто пытается доказать, что невиновен. И я верю ему, безоговорочно, хоть вся эта ситуация и дикая до предела.

— Чего вы бледные такие? — смеётся, обращаясь к нам, Кожаный передник. — Лёгкое садо-мазо ещё никому не повредило. От этого не умирают, просто выглядит эффектно, но всё под контролем — сдохнуть раньше времени не дам. 1

Мне кажется, что я попал в какую-то параллельную реальность, но в глубине души нравится думать, что этим козлам не сойдёт с рук всё, что натворили.

Никита, если это, конечно, он, потому что я его в глаза ни разу не видел, мычит и о чём-то словно сказать хочет, но не могу разобрать, что именно. Осторожно подхожу к нему, переступая лужи на полу, о природе которых стараюсь не задумывать. Это похоже на обычную воду, но кто знает, чем на поверку они могут оказаться — от «Чёрных ангелов» можно ожидать чего угодно.

На Никите из одежды лишь бо?ксеры. Он высокий — гораздо выше меня, но в плечах у?же. Смотрю на него внимательно — на разбитые губы, сочащийся кровью нос, опухшие глаза, прилипшие ко лбу светлые волосы — и понимаю, что Женя чертовски на него похож. Даже, несмотря на побои, сходство очевидно.

Только не дай Бог, чтобы в глазах Женечки поселилась такая же злоба и неизбывная тьма.

Никита фокусирует на мне взгляд голубых глазах и кривит рот в усмешке. Морщится, но затею свою не бросает, и вскоре мерзкая ухмылка появляется на его лице.

— Кристина всегда была идиоткой и шлюхой, — шипит он, выпуская слова на волю со странным свистом. Чтобы расслышать, приходится наклониться к нему совсем близко, хоть сама мысль находиться рядом с этим ничтожеством противна. — Скажи, зачем она тебе нужна? Неужели все нетраханные бабы в городе кончились?

И я не выдерживаю, потому что многое могу понять и простить, но только не могу позволить, чтобы всякий мусор и отброс позволял себе такие слова в адрес Кристины. Да и не только её — ни одна женщина, будь она хоть сто раз идиоткой, не заслуживает этого.

И я бью, не задумываясь о последствиях, не соображая, не обращая внимания на нестерпимую боль в рёбрах. Просто бью, потому что не могу по-другому.

— Арчи, прекращай! Хватит! — Фил хватает меня за плечи, зажимает рукой шею, пытаясь отодрать от Никиты. — Ты его убьёшь, зачем тебе это? Он же не сто?ит этого, остановись!

— Отпусти меня, придурок! — ору, глядя на то, как Никита, запрокинув голову, истерически смеётся, захлёбываясь кашлем. — Он же издевается, как вы не понимаете?!

— Мы всё понимаем, но не марай руки, — шипит на ухо Фил. — Ты же понимаешь, что он уже не жилец. Думаешь, из таких подвалов выбираются? Да его найдут завтра, в лучшем случае, на помойке. Уймись, не бери грех на душу. Подумай о Кристине.

— И правда, — вклинивается Карл. — Не пачкайся, мальчик, не надо. Этим дерьмом всегда успеешь замараться, но будешь умным — не дойдёшь до этого.

— Что ты собираешься с ними делать? — Роджер подходит к Карлу вплотную.

Его друг молчит, словно размышляет о чём-то, а я, оттащенный Филом и Брэйном в дальний угол, зажатый между ними, пытаюсь отдышаться и привести мысли в порядок и успокоить дыхание. Слепая ярость клокочет во мне, сердце лихорадочно бьётся о покалеченные рёбра, и я борюсь с темнотой в глазах и болью.

За широкой спиной Роджера мне не видно Никиту, но я слышу его смех и какие-то вопли, больше напоминающие крики умалишённого. Такой человек не должен жить — это противоестественно, но и убить его своими руками не могу.

Потому что если убью его, стану таким же. Словно демон, живущий в этом белобрысом подонке, выйдет на волю и поселится на дне моей души, питаясь всю оставшуюся жизнь чужой болью, тленом и разрушенными судьбами других.

Я много дерьма совершил в этой жизни. Делал людей несчастными, плевал на заботу, рисковал собой, обманывал, но именно в этот момент, прижатый к стене, с тяжёлым срывающимся дыханием и ноющими костями, понимаю, что готов начать новую жизнь, в которой будет место памяти, но не будет — боли.