Отраженная угроза

Сенин смотрел на ящик с камнями. Интересная штука, это шанко. Вот так посмотришь — целая жизнь в этом ящике. И не одна. Сразу видно, что человек повидал и вообще чего он стоит. Наверно, нужно обладать особым характером, чтобы с каждой планеты увезти такой сувенир. Обычно живешь и по сторонам не смотришь, думаешь, что всё еще успеешь. Тут по-другому. Тут надо уметь остановиться и присмотреться. Прислушаться, оценить настоящее. Окинуть взглядом будущее, понять, что там еще многое произойдет и немало камней прибавится в этом ящике, но сегодняшний день не повторится. Поэтому именно сегодня нужно поднять камень и придумать для него рисунок. Сенин вздохнул.

— А я вот еще не знаю, что оставлю сыну, — сказал он.

— А что оставили родители тебе?

— Ничего. — Сенин грустно рассмеялся. — Вообще ничего. Я их не знаю. Они были записаны в одну из больших переселенческих программ и улетели, как только я родился. Меня воспитывало государство. Тогда многие так делали. Грудного ребенка ведь в космос не возьмешь. А Федерация поощряла переселение и даже специальные дома ребенка открывала. Для таких, как я.

— И ты про них ничего не знаешь?

— Думаю, их могилы где-то там. — Сенин ткнул пальцем в потолок.

— Так уж сразу могилы?

— Надеюсь, что они умерли. Мне проще думать так, чем считать свою жизнь следствием дырки в гондоне.

— Злишься на них?

— Злюсь? — Сенин расхохотался. — Валенски, у меня еще нет своих детей. Но я кое-что понимаю. Я видел, как мать закрыла своей спиной ребенка за секунду до взрыва топливного бака. Я знаю семью, которая потеряла пятилетнего мальчика во время аварии «Соляриса», помнишь? Так вот, они до сих пор его ищут, все эти годы ищут, на всякий случай. Потому что знают — крошечному человечку в этом мире не на кого надеяться, кроме тех, кто его породил на свет. И мне тоже надеяться было не на кого. Когда я в своем интернате стоял у окна и смотрел на улицу, я знал, что никто не поведет меня погулять по городу, никто не расскажет, как жить, не обнимет, если мне плохо.

— А воспитатели?

— Дурак ты, Валенски… Бери стакан и пей.

Они выпили, помолчали. Валенски понимал, что разговор зашел в неприятную сферу, и нервно ерзал. Он думал, как сменить тему.

— О воспитателях плохого говорить не стану, — произнес Сенин. — Детства у меня, конечно, не было, но… Знаешь, они не позволили нам стать человеческими отбросами. Почти никто из наших не спился, не залетел в тюрьму. А знаешь, что там было самым тяжелым?

— Что? — осторожно произнес Валенски.

— Там у человека нет ничего своего. Ни в карманах, ни в мыслях. Там, как голый, — весь на виду. Абсолютно весь. Ну и ладно. Зато в полиции потом служить легко было. Там тоже ничего своего.

Валенски выжидал, что еще скажет Сенин. После выпивки ему хотелось есть, он заказал бы обед в номер, но боялся вторгнуться этой приземленной темой в воспоминания товарища.

— А, плевать, — сказал наконец Сенин. — Ни о чем не жалею, всё к лучшему. Возьму сейчас отступную у корпорации и отправлюсь в усадьбу. Там дела найдутся, одного ремонта небось на год.

— А усадьбу можно передать детям? — спросил Валенски.

— Нет, — рассмеялся Сенин. — Усадьба — государственное жилье. Социальная гарантия, что-то вроде койко-места в доме престарелых. Пожил — освободи. Мне рассказывали, что один из наших приехал на пожалованную усадьбу с новыми документами, весь в мечтах — а там похороны. Прежний жилец только-только умер, еще кровать не остыла.

— Как жестоко, — покачал головой Валенски.

— Что жестоко? Все мы — заготовки в этом бесконечном конвейере. Некогда сентиментальничать, новые люди дышат в спину.

Валенски поглядывал на него с любопытством. Он еще ни разу не видел такого Сенина — расслабленного, чуть пьяного, погруженного в воспоминания и размышления.

— Я пойду посмотрю меню в ресторане, — сказал биолог, вставая. — Пообедаем здесь?

Он ушел, не забыв закрыть свой ящик на ключ.

Оставшись один, Сенин налил себе почти полный стакан и чуть ли не с наслаждением опрокинул его в себя. В желудке было уже нехорошо, такую дозу спиртного следовало чем-то заесть. Он всегда много пил, возвращаясь из экспедиций. Все пили.

В дверь осторожно постучались. Сенин усмехнулся: не Валенски ли робко скребется в собственный номер?

Но это был не Валенсии, а тот самый тип, что прилетел вместе с Макреевым.

— Не помешаю?

Он остановился в дверях, с интересом глядя на початую бутылку и не совсем трезвого инспектора.

— Заходи, — сказал Сенин.

— Отдыхаете? — Гость деловито потер ладошки и сел на краешек кресла. — Правильно, после хорошей работы надо хорошо отдыхать.

Сенин налил в чистый стакан и без лишних слов подвинул ему.

— А я вот зашел посмотреть, как вы устроились, — сказал гость.

Сенин с трудом сдержал ухмылку. «Ага, конечно, — подумал он. — Делать тебе больше нечего, только ходить по номерам, беспокоиться, как кто устроился».

— Неплохая гостиница, да? — с преувеличенной бодростью проговорил гость, покрутив головой.

— Давай ближе к делу, — сказал Сенин.

Гость примолк, не ожидая такого поворота, но затем оживился.