Отречение от благоразумья

И мы отправились прогуляться по уже ставшей знакомой дороге — от нашей Градчанской улицы на расположенную в соседнем квартале Влашскую, в синий особняк с белыми колоннами, охраняемый золотым львом святого Марка. Сегодня там властвовали благолепие и прославленное итальянское гостеприимство, так что нам пришлось второй раз позавтракать, дабы не обидеть хозяев, а компанию нам составили его высокопреосвященство кардинал Луиджи Маласпина, отец Бенедикт с его неизменной добродушной улыбкой и ясным взором, барон Джулиано Орсини и пани Либуше, по такому случаю изо всех силенок старавшаяся подражать великосветским манерам. Господин посол, как церемонно объявил Орсини, после вчерашнего празднества пребывает в несколько... э-э... смятенном состоянии духа и тела, а посему присоединиться к нам не сможет и просит передать свои глубочайшие извинения.

К концу речи Орсини начал фыркать, а маленькое сообщество клириков и светских лиц дружно выпило за всех молодоженов вообще и парочку делла Мирандола в частности. Внешность и поведение Маласпины в точности соответствовали предсказанным пани Маргаритой — он явно испытывал неловкость за вчерашний инцидент и определенное неудобство в голове и желудке, однако я не назвал бы его чрезмерно волнующимся или перепуганным. Напротив — кардинал изволил шутить, рассказывал не совсем пристойные байки про престарелого императора Рудольфа, прохаживался насчет наместника Мартиница (впрочем, этот тип давно стал в Праге излюбленной мишенью для остряков) и подкусывал фон Турна, каковой понимал борьбу за свободу Чехии излишне прямолинейно — политика политикой, но господин фон Турн всегда предпочитал выставить напоказ грубую силу. Остальные с удовольствием поддерживали.

После завершающего блюда (крохотной чашечки модного, ужасно дорогого и горчайшего арабского кофе) отец Бенедикт и сеньор Джулиано понимающе удалились, сославшись на неотложные дела, а пани Кураже вежливо попросили выйти и подождать где-нибудь неподалеку. Отец Алистер извлек на свет Божий пришедший утром конверт и вопросил:

— Итак, сын мой, какие грехи столь безмерно отяготили вашу душу, что вы желали немедля покаяться в них?

Маласпина уставился на него с неподдельным изумлением:

— Простите, святой отец? Я, конечно, грешен, как всякое создание Господне, и не сомневаюсь в вашем праве принимать исповеди, однако позвольте выразить свое недоумение...

Мак-Дафф щелчком отправил свернутый листок к Маласпине, тот развернул его, пробежался глазами по строкам и нахмурился:

— Не припоминаю, чтобы писал к вам, да еще со столь трагическим надрывом. Вдобавок, я просто физически не успел бы написать этого письма и отправить по назначению, ибо проснулся незадолго до вашего прихода... Кроме того, здесь упоминается очаровательная сеньора делла Мирандола, а я последний раз видел ее на церемонии венчания и более не встречал по известным вам причинам, в коих действительно раскаиваюсь. Не сочтите за попытку оправдаться, но я в самом деле не имею представления, откуда взялась сия эпистола.

— Может, вы написали нечто подобное при иных обстоятельствах и в иное время, а затем потеряли? — осторожно намекнул я. Маласпина сдвинул брови, видимо, перебирая в памяти последние недели и месяцы, затем покачал головой:

— Не могу точно ответить. Возможно... — он еще раз тщательно изучил лист и более уверенным тоном добавил: — И я бы не поручился, что это в точности мой почерк. Да, в состоянии душевного волнения у меня частенько выходят вместо нормальных букв схожие каракули, однако... — он вдруг скривился и вполголоса выругался: — Porco Madonna! Простите, святой отец, вырвалось. Похоже, я догадываюсь, чьи пакостные ручонки сотворили этот шедевр. Штекельберг!..

— Опять и снова, — сокрушенно вздохнул отец Алистер. — Мсье имперский секретарь, похоже, тут притча во языцех и затычка в каждой бочке. Как к нему мог угодить образец вашего почерка?

— Он частенько шляется к нам, — кардинал состроил презрительную мину. — Якобы поплакаться отцу Бенедикту на свою несчастную судьбу, а заодно пошарить, где что плохо лежит. Слуги уже несколько раз ловили его на попытках сунуть нос в мой кабинет или к господину послу...

— Кстати, сколь давно сеньор делла Мирандола занял должность главы посольства? — якобы невзначай осведомился светлейший нунций, обладавший способностью под шумок выспрашивать вещи, о которых собеседник предпочел бы умолчать.

— Месяцев шесть или семь тому, — без раздумий откликнулся Маласпина. — Прежний посол, сеньор Фрескобальди, человек весьма почтенных лет, скончался минувшей осенью, какое-то время обязанности посла возлежали на мне, пришлось даже переселился сюда, в Лобковиц. Как человек Церкви, я не мог занимать светскую должность, посему отписал в Венецию о постигшей нас утрате и взамен прислали Мирандолу. Он, конечно, слегка взбалмошен, любит пустить пыль в глаза и страдает пристрастием к не совсем достойным эскападам, но, думаю, с возрастом это пройдет. Что же до Штекельберга, этого содомиста...