Отряд

Кожу скаут-мастера на дюйм выше пупка пробила гибкая белая трубка. Она настойчиво протискивалась наружу и извивалась, словно пробуя воздух на вкус. За ней поспешила еще одна, и следующая. Скоро их стало семь или восемь, они походили на лапы паука-альбиноса, который пытался выбраться из своей норы.

Каждая трубка была слегка бугристой, будто чем-то усыпанной. Макс прищурился. Это… О господи, это рты. Крошечные рты, как у рыбы-прилипалы.

Живот скаут-мастера беззвучно разорвался от паха до груди, точно пищевая пленка. Наружу хлынули сотни червей – уменьшенных версий той огромной мерзости, которая выбралась из незнакомца. Некоторые из них были толщиной с бечевку из лавки мясника, но большинство оказалось слабыми, тонкими и такими же хрупкими, как оборванные нити паутины. Они извивались, скручивались и стекали по пергаментной коже скаут-мастера – лишенная крови и питательных веществ, она стала мягкой и белой, похожей на высохший свиной жир.

Макс заметил, что черви не выглядели отдельными существами. Скорее, они походили на мясистый белый шар, с торчащими из него десятками или сотнями лучей. Словно кто-то собрал их и завязал тугим узлом, как тот клубок, который ребята видели вчера – клубок гребаных змей. Шары из червей падали друг на друга, извивались и дергались. Жуткое шипение исходило из грудины скаут-мастера.

– Нет, – Ньют замотал головой. – Нет, нет, нет…

Звук прекратился. Медленно и мучительно черви, будто единое целое – коллективный разум, – потянулись на голос Ньютона.

– Боже, – произнес Эфраим.

И черви повернулись в его сторону.

Некоторые из них угрожающе распухли, на кончиках выступили крошечные капли. Раздалось несколько тихих хлопков. Легкие нити разнеслись по воздуху, солнечные лучи подсвечивали их призрачные колеблющиеся силуэты.

Эфраим отпрянул. С беспомощным видом он отмахнулся от нитей. И уставился на костяшки своих пальцев, все еще рассеченных и кровоточащих после драки с Кентом.

Макс так хорошо знал Эфраима, что почти видел, как в голове у того складывается безумная мысль: «Они могут проникнуть в меня. Порезы – распахнутые двери в мое тело…»

Сквозь дыру в крыше Макс разглядел осколок ясного голубого неба. Ту мерцающую синеву, которая приходит вслед за сильным штормом. А ниже увидел серую полосу родного острова. Там должны быть его родители. Почему они до сих пор не приплыли? Ни его предки, ни Ньюта, ни Ифа, ни Кента, ни Шелли? К черту старика Уоттерса, раз он не смог поднять свою старую задницу, но почему не появились родители? Отец Кента мог бы воспользоваться патрульным катером, ведь случай особый, верно? Чрезвычайная ситуация. Но нет, они оставили своих детей одних на этом гиблом острове. Двое взрослых уже мертвы, и Кенту приходится несладко. Краше в гроб кладут, как сказала бы мама Макса. Смерть могла бы принести облегчение, только вот речь шла о Кенте. По спине Макса пробежала дрожь – сама мысль о Кенте, о мертвом Кенте, о его теле, захваченном этими тварями…

– Нам нужно убираться, – сказал он. – Немедленно.

* * *

«ЧЕРВИ-ПОЖИРАТЕЛИ ПРОТИВ ЧЕРВЕЙ-ЗАВОЕВАТЕЛЕЙ:

ДВОЙСТВЕННАЯ ПРИРОДА МОДИФИЦИРОВАННОЙ ГИДАТИДЫ»

Выдержка из доклада Синтии Престон, доктора медицины, микробиологии и иммунологии, для 27-й Международной конференции по папиллома-вирусу и Клинического семинара в Бостонском университете, Массачусетс

Поразительные доказательства, найденные в лаборатории доктора Эджертона, свидетельствуют как о новаторской природе его трудов, так и о дикой беспринципности его методов.

Сверстники считали Эджертона патологически скрытным. Разговоры с ним, по словам тех немногих, кто участвовал в подобных беседах, фокусировались исключительно на его работе или работе его соперников.

Эджертон был единственным ребенком в семье. Когда он учился в аспирантуре, его родители погибли в автомобильной катастрофе. Судя по всему, он жил ради своей работы.

Коллеги-исследователи отзываются о нем как о противнике компромиссов, известном вольным обращением с научной этикой. Наиболее часто упоминается инцидент – особенно показательный в свете событий на острове Фальстаф, – когда еще в студенческие годы охрана университетского городка застала Эджертона на месте преступления. С помощью украденного ключа он проник в лабораторию, где и был застигнут за уничтожением работы своего главного соперника, старшекурсника по имени Эдвард Трускинс. Трускинс трудился над методикой пересадки кожи с участием лабораторных мышей. По рассказам, когда Эджертона поймали с поличным, при нем нашли шприц стрихнина.