Отряд

Показания, данные единственным выжившим после трагедии на острове Фальстаф, по-видимому, подтверждают эту гипотезу. Мальчик заявил, что его зараженные товарищи казались, цитирую, «сильнее… счастливее, даже когда разваливались на части. Они не видели себя такими, какими были на самом деле».

* * *

31

– ИФ… ИФ, ты еще там?

Нож выскользнул из пальцев Эфраима. Он все время выскальзывал. Никак не получалось хорошенько его ухватить. И сам нож был в крови, и руки стали от нее скользкими. Кровь блестела на пальцах, точно моторное масло в лунном свете.

Зато удалось разглядеть их.

Иф сделал довольно глубокий надрез, полумесяцем огибавший косточку на лодыжке. И заметил там какое-то движение. Слабое биение, которое в любой другой день мог бы принять за напряженную пульсацию в вене. В любой другой день, но только не сегодня, не в эту минуту.

Надрез оказался слишком глубоким. Иф сразу это понял. Руки сильно тряслись от волнения, от желания найти этих. Кожа разошлась с тихим вздохом, как будто всю жизнь ждала, когда будет рассечена и закровоточит. Внутри плоть была морозно-белой, словно кровь на мгновение отхлынула от раны.

В тот момент он все и увидел.

Ужас ледяной хваткой стиснул сердце. Это явно было в его теле. Пировало им. Обвило кости, точно колючая проволока бейсбольную биту.

Но вслед за ужасом пришло странное облегчение. Он не ошибся. Все было так, как обещал Шелли. Никакое это не безумие.

– Шел? – Он закашлялся. Привкус карболки скользил по языку, втекал в пазухи носа и легкие, проникал в кости, пропитывая их мягкую сердцевину горечью гудрона. – Куда ты уходил?

– Я все время был тут, друг. Ты не помнишь?

– Угу, – только и ответил Эфраим. Теплый, похожий на слизня сгусток скользнул по его губам и с влажным шлепком упал на ковер из сосновых иголок. Эфраим не знал, что это было, и знать не хотел.

– Ты видел его, Иф?

– Угу.

– На что оно похоже?

Эфраим заметил это лишь мельком. Оно оказалось толще, чем мальчик предполагал. Толщиной с китайскую лапшу. А голова – он отыскал голову – разделялась на четыре отростка. Те выглядели податливыми, но хищными, как лепестки лотоса или голова змеи, готовой к броску. Существо увернулось, будто дождевой червяк, когда, вырвав пучок травы, находишь его в темном суглинке. Извиваясь, длинное тело зарывалось в слои мышечной ткани.

– О нет, не выйдет, – прошипел Эфраим.

Он сунул кончики пальцев в рану и принялся там шарить. Нащупал косточку на лодыжке, холодную, точно кубик льда. Пальцы сомкнулись вокруг червя – Иф был в этом уверен… Почти уверен. Приоткрытые края разреза были податливыми и скользкими от крови, которая все еще текла.

Эфраиму удалось совсем чуть-чуть вытянуть это. Ленточку спагетти, сваренную до идеального al dente («на зубок», как сказала бы его мать) – мягкую снаружи, но с тонкой твердой сердцевиной. Бывают ли у червей шипы? Возможно, у этого есть.

Иф сжимал пальцы, стараясь соединить кончики ногтей, и молился, чтобы ему удалось обезглавить эту жуткую штуку. Он решил, что позже сможет пинцетом из швейцарского ножа вытащить остальную часть обмякшего тела. Эфраим знал, что если у него не получится, то оно просто сгниет под кожей. А это вызовет сепсис. Его внутренности покроются нарывами и гнойными язвами. Он умрет в муках, но умрет освобожденным – всяко лучше, чем зараженным.

Он мог умереть совершенно один.

И в тот момент Иф подумал: «Неужели я правда этого хочу – умереть в одиночестве?» Где Макс и Ньют? Они обещали вернуться к сумеркам. А вместо этого бросили его. Макс, лучший друг, бросил его одного. Друзья до самого конца? Чушь. У Эфраима остался только один друг на всем белом свете.

Кончики пальцев стиснули ненавистную тварь. Мгновение она раздраженно билась между пальцами… По крайней мере, Эфраим был в этом уверен. Но он слишком быстро потянул. Тварь ускользнула. Иф отчаянно пытался снова ее поймать. Ушла. Такой был шанс, а он упустил. Тварь опять укрылась внутри него.

– Оно жбежало, – произнес Эфраим уныло и по-детски обиженно, коверкая слова из-за теплого сиропа во рту.

– Продолжай пытаться. Или ты слабак… Сосунок, как все говорят?

Что? У кого хватило стали в яйцах, чтобы… Никто такого не говорил. Или говорил? Эфраим представил школьный двор и стайку мальчишек, которые бросали через плечо взгляды, насмехались и скалились. Увидел, как Макс смеется над ним. Кожа на лбу натянулась от ярости. Что-то колючее и раскаленное забилось в черепе, грозя расколоть его.