Отряд мертвых

На этот раз Дейзи-Мэй была готова к этому опустошению, но от того ее задача не стала легче. Раньше, двигаясь здесь, ты словно плыл сквозь патоку. Теперь это походило на слалом в лабиринте розовых кустов. При каждом движении, на каждом дюйме ее хватали невидимые усики, цеплялись за одежду, оставляли свои проклятые следы.

Хуже всего была веревка, связывающая миры живых и мертвых; будто кто-то тайно начинил ее осколками стекла, в кровь режущими руки. «Я истекаю кровью, когда мертва, – подумала она; сзади тикал датчик быстро уходящего кислорода, метроном саундтрека последних дней. – Послежизнь имеет тебя во всех позах».

Она проталкивалась сквозь завалы тел; их количества были неисчислимы. Тела уже покрывали желтушные побеги, как у того лишенного, которого она застрелила, но в тысячу раз сильнее.

«Чудовища, вот мы кто. Мы с самого начала управляли концлагерем, и сказать “я же вам говорила” ни хера не изменит».

Ее качнула тошнота, из желудка поднялась желчь. Девушка наддала, понимая, что с маской, полной блевотины, не доберется до стены быстрее и что снять маску невозможно, если только она не хочет в несколько секунд получить полную дозу яда.

«Хотя я уже отравлена. При такой концентрации меня травит каждая минута, проведенная в Жиже. А вот временные повреждения или постоянные, будет видно».

Дейзи-Мэй рычала, подгоняя себя, проталкивалась к цели; она уже видела дверь, которая приведет ее в Загон. Но сквозь муть зелени и разложения пробивался страх того, что может встретить ее на другой стороне, и он рос с каждым рывком веревки.

Ей оставалось футов пятьдесят, когда она увидела девочку.

Ту самую, с которой она знакомила Джо, когда тот оказался в Загоне. Ту, которую она назвала чьей-то сестрой, дочерью, внучкой, ту, которой подарила цветок. Девочка парила в одиночестве, в стороне от массовой могилы других лишенных, связанная безумным переплетением зеленых плетей.

Дейзи-Мэй поняла, что у нее нет времени задержаться, она рискует заразиться сама, – но если она ничего не сделает, все усилия прорваться на ту сторону будут пустыми, никчемными.

Застонав от боли, чувствуя, как в ней пылает каждая неживая клетка, она развернулась, выпустила веревку и, толкаясь ногами, как лягушка, поплыла сквозь выжженное пространство. Отогнав новую волну тошноты, потянулась, взяла девочку за руку и пожала ее. Их взгляды встретились всего на секунду, но этого хватило.

«Они чувствуют, как мы, – подумала Дейзи-Мэй. – Радость, боль, страх, надежду… они не отличаются от нас. Я не обезумела. Я не ошиблась».

В глазах девочки мелькнуло «пожалуйста, убей меня».

«В такие моменты мне хочется быть жестче».

Дейзи-Мэй залезла в карман, вытащила бомбу, выданную ей Мейбл целую вечность назад – ее следовало использовать, когда остался посреди вражеских позиций, – вложила бомбу в руку девочки, крепко сжала и сказала взглядом «прости». Потом оттолкнулась и торопливо поплыла к веревке, ведущей на другую сторону. Датчик баллона тикал все быстрее, его резервы почти исчерпались.

За спиной раздался приглушенный взрыв – бомба сдетонировала.

«Все, что окажется в радиусе взрыва, уже не воскреснет, – сказала ей тогда Мейбл. – Прибереги ее на крайний случай».

Трудно было придумать случай, когда ей сильнее понадобилась бы эта бомба.

Глава 35

Вывалившись на ту сторону, Дейзи-Мэй первым делом хотелось оглядеться. Вместо этого желудок заставил ее уткнуться в землю.

Сброшенный баллон валялся рядом, тело рвало на ленточки отравой Жижи. Дейзи-Мэй стояла на четвереньках, и всю ее давила боль, равной которой она не испытывала месяцами, даже не верила, что такую боль можно ощущать. А еще она ослепла – такого не было раньше, когда она проходила из мира живых в мир мертвых.

Надо признать, она еще никогда не проходила сквозь концентрированный ядовитый газ.

«Невозможно сказать, нанесен ли непоправимый ущерб, – подумала Дейзи-Мэй, когда ее согнул очередной спазм. – И если да, что это означает».

Когда организм выплеснул последнюю каплю отравы, девушка стояла на четвереньках в луже рвоты и дрожала, пытаясь обрести контроль над телом. Сильнее всего – больше, чем отсутствие зрения или бодро кровоточащее тело, – ее тревожил шум.

Его не было.

За все ее время в Загоне единственной постоянной величиной был назойливый шум, всеобъемлющая смесь стонов, ворчания и криков. Лишенных можно утихомирить не лучше, чем ветер, однако что-то с этим справилось, и сейчас ее пугала эта пустота. Как будто она осталась единственной живой душой во всем существовании.

«Громче всего тишина, любимая». Бабушка Джун не раз говорила ей эти слова, обожая шум и гам, которые внучка приносила в ее дом. «Тихо бывает в могиле, так что кричи сколько влезет».

Сейчас Дейзи-Мэй чувствовала именно это. Мертвая тишина, смешанная со слепотой, пугала. Она предполагала, что выпала в Загон, но правда ли это?