Отряд: Разбойный приказ. Грамота самозванца. Московский упырь

— И князь Михаил Скопин-Шуйский? Вы ведь даже меня нацеливали на него! А потом он вдруг неожиданно стал мечником — и надобность в его убийстве отпала. Теперь он вам не мешает… Постойте-ка! — Юноша закусил губу. — Это что же, значит…

— Вот именно! — глухо расхохотался Овдеев. — Совсем скоро я получу думный чин! Не от этого царя, так от следующего…

— Что?!

— И стану во главе всего Земского двора, а это власть, почет, сила! И заметь — всего я добился сам. Сам! Я ведь из худородных, как, впрочем, и ты… Отец мой, обедневший дворянин, запродал меня в холопы… О! Как надо мной издевались! Били каждый день, однажды чуть было не сожгли… впрочем, не буду рассказывать.

Глаза Овдеева вдруг засверкали, голос зазвучал громко и страстно, чувствовалось, что ему давно уже хотелось выговориться, быть может, даже подсознательно оправдать себя. Наверное, эти слова он не один раз уже мысленно повторял сам себе, и вот сейчас явно был рад неожиданно представившейся возможности… на что и рассчитывал Иван.

— Я был умен с детства, — хищно раздувая ноздри, продолжал Овдеев. — Быть может, будь я глуп, меня бы не задевало ни чванство, ни грубость, ни непроходимая тупость сильных мира сего. Сам посуди, я достиг известных чинов благодаря лишь собственному уму, силе, способностям, добирался к власти трудно и долго, да что там говорить — положив на это целую жизнь! А какой-то глупый недоросль получает все на блюдечке! Просто так! Потому что он — из знатного и древнего рода. Может быть — тупого, злобного, выродившегося, но древнего. Все должности заполонили эти тупые ублюдки! Справедливо? Нет. И я решил… в детстве еще решил: если представится случай, восстановить попранную справедливость. Не только для себя восстановить, но и для таких, как ты, Иван, для таких, как люди из твоего «отряда». Жаль, что ты слишком поздно это понял. А мы ведь могли быть вместе!

— Как с Ондрюшкой Хватом? — скривил губы Иван.

Овдеев кивнул:

— А, ты и это знаешь.

— Догадаться несложно. В приказе явно был соглядатай, — слишком уж многое утекало. Оставалось лишь вычислить — кто.

— Умен, умен, — покачал головой Ошкуй. — Честно говоря, жаль, что ты не со мной. Жаль. И даже сейчас ничего не просишь.

— Ты все равно не поверишь… — Иван отбросил в сторону холодную вежливость.

— Верно. По сути, ты уже мертвец. Хочешь еще что-то спросить?

— Не спросить, — Иван улыбнулся. — Сказать.

— Ну, говори, говори…

Пленник прищурил глаза и заговорил негромко, чуть слышно, постепенно повышая голос:

— Ты говорил о местничестве. Все правильно говорил, хорошо… Конечно, несправедливо, чтобы какой-то дундук занимал важную должность лишь по праву рождения. Это вызывает недовольство и зависть. Да-да, именно зависть. И не простую, а смешанную с той дикой злобой, что всегда ходит рука об руку с завистью. Это как раз твой случай, Овдеев! Ты ведь не просто убивал людей — ты делал это жестоко, наслаждаясь страданиями! Вскрывал грудные клетки, вырывал внутренности, срезал жир. И чем дальше, тем больше тебе это нравилось. Да и приятно было, и совесть оставалась спокойной, — всегда хорошо чувствовать себя защитником справедливости. Только нельзя защищать справедливость кровью, смертью и людской болью! Зачем ты их мучил, Овдеев?

— Хотел вызвать ужас… И вызвал! — Ошкуй гулко захохотал, показав желтые, похожие на медвежьи клыки, зубы.

— К тому же — колдуньи и ворожеи неплохо платят за людской жир и внутренности, — негромко заметил Иван. — Постепенно ты привык убивать, Овдеев! Тебе стали доставлять наслаждение чужие муки — вот почему ты убил и утопил в ручье несчастных детей — Антипа и Кольку, вот почему хотел расправиться с Архипкой, вот почему…

— Они меня видели! — визгливо перебил Овдеев. — Могли узнать!

— Ловко ты нас провел тогда с выстрелом, помнишь? Ловко… А сын купца Евстигнеева? Он-то тебе чем помешал? Просто, как Архипка, попался на глаза в нужных условиях? И ты не смог устоять… да и хотел ли?

— Заткнись! — подскочив, Ошкуй закатил пленнику звонкую оплеуху.

Иван дернулся, сплевывая на пол кровь.

— Ишь, разговорился, — с ненавистью бросил Овдеев. — Ты знаешь, что будешь умирать долго?

Пленник молчал.

— И не только ты, но и твоя супруга… Мой человек давно затаился в амбаре на твоей усадьбе.

— Ондрюшка Хват? — Иван усмехнулся.

Ошкуй кивнул:

— Он. Впрочем, тебе от этого знания никакой пользы… Сейчас я займусь тобой… сейчас, сейчас…

— Может, покажешь напоследок маску? — вскинул глаза юноша. — Ну, ту самую, медвежью. Любопытно было бы посмотреть. Кстати, откуда она у тебя?

— От дядюшки-помора… х-ха… Покойника. Согласись, совсем иное дело, когда вместо обычного убийцы жертва в свой последний момент видит перед глазами страшного зубастого оборотня — ошкуя! — Овдеев гулко захохотал, и в его смехе слышался смертный приговор Ивану. — Хочешь посмотреть маску? А не слишком ли ты любопытен? Впрочем, что ж — изволь…

Отвязав от пояса ключ, Овдеев подошел к стоявшему у стены большому, обитому железными полосками сундуку, запертому затейливым замком. Оглянувшись, подмигнул жертве и, со смехом открыв замок, откинул крышку…