Отрицание

Физик, пожилой, коренастый, седовласый мужик с растрёпанной шевелюрой, топчется у доски, рисуя схему. Он зло и часто стучит мелом по поверхности. Все движения у него получаются резкими, быстрыми и неплавными, будто кто-то непрерывно дёргает его за верёвочки.

— А теперь, — продолжает учитель и поворачивается к классу, — запишите задачу. Расстояние между колесом и зеркалом составляет восемь целых шестьдесят шесть сотых километра. Найдите частоту вращения колеса, при наблюдении первого исчезновения света, если известно, что у него двадцать четыре зубца.

Диктуя условия, он начинает ходить по проходам между партами.

Какие зубцы, какие колёса? С ума вы тут все посходили что ли? Моя первая реакция — встать и уйти. Но посидев минутку, глядя на схему эксперимента, изображённую на доске и на формулу, я понимаю, что задачка элементарная. Я открываю тетрадку и начинаю подставлять значения в формулу.

Закончив, я замечаю, что физик, до этого ходивший по классу, стоит над моим соседом и внимательно следит за тем, что тот выводит на парте. Сосед самозабвенно что-то царапает и не замечает нависшей над собой опасности.

Я хорошенько пинаю его по ноге, и он зло ощеривается на меня.

— Ты чё, совсем дебил?! — шипит он, и в то же мгновенье цепкие пальцы учителя хватают его за ухо.

Физик стаскивает его со стула и молча влечёт к двери. Класс ликует. Все чрезвычайно оживляются и с удовольствием следят с представлением. Лишь выбросив бедолагу из класса, учитель произносит короткое:

— Родителей!

После этого захлопывает перед проштрафившимся учеником дверь.

— Гóра, чё там? — тянет шею Серёга Бельков.

Интересно, в моей собственной жизни меня так никто не называл…

На месте, где сидел и творил юный каллиграф, красуется свеженачертанное: «ВАНЬКА ХУ». Третья буква во втором слове пока только намечена и в отличие от остальных практически не читается. Красиво, динамично, объёмно и самобытно.

С возвращением Ваньки оживление проходит. Он идёт и на ходу проверяет решение задачи. Молча, без комментариев.

— Правильный ответ, — говорит он, но не успевает закончить, потому что в дверь стучат.

Все оборачиваются, ожидая продолжения представления, но на пороге появляется строгая дама, судя по всему учительница.

— Иван Иосифович, Брагина в учительскую вызывают.

Ванька молча кивает. Какого хрена… Быстро здесь дела делаются. Настучал Ширяй скотина…

— Вещи тоже возьми, — говорит учительница.

Она дожидается, пока я выйду и ведёт меня в учительскую, расположенную на этом же этаже, с противоположной стороны коридора.

— Жди здесь, — бросает она, оставляя меня в небольшом помещении вроде приёмной, а сама проходит дальше и скрывается за дверью. Здесь же на стульях я вижу понурую троицу — Ширяя и его сателлитов.

— Ну что, сдали меня, жертвы аборта? — хмуро спрашиваю я.

— Не, мы ничё не сказали, — как-то слишком уж по-дружески отвечает Ширяй.

Я обвожу их взглядом. Вроде не слишком пострадали. Жить будут.

— Слушай… босс, — вдруг говорит тот самый червь, что получил по губам за Брагу, — а правда, это… ну что ты типа Джагу мочканул?

— Кто сказал? — хмурюсь я.

В распространении мифов о своих «подвигах» я совсем не заинтересован. Вот просто совершенно. Они переглядываются. Впечатлены. Даже боссом готовы называть. Ну ёлки же палки!

— Про босса я пошутил, не нужно меня так звать, — говорю я чуть помолчав. — Зовите просто Егором. А про Джагу…

В этот момент открывается дверь, и из неё выходит та самая училка, что привела меня сюда и… табачный капитан Артюшкин.

— Никому в общем не треплите об этом, — заканчиваю я прерванную фразу. — Я серьёзно.

— Брагин, — говорит она. — С тобой тут из милиции хотят поговорить. Пойдёмте, Анатолий Семёнович, я вам открою свободный кабинет.

16. Школьные годы чудесные

Учительница заводит нас в класс и оставляет одних.

— Ну что, Брагин, — говорит капитан, оглаживая усы, — ты думал, я с тобой в бирюльки играть буду? Нет, не буду. Не станешь помогать, сейчас же окажешься там, где уже был недавно.

Я присаживаюсь за первую парту, откидываюсь на спинку стула и ничего не отвечаю, просто смотрю на него. Как на диковинку.

— Похоже, ты не осознаёшь, что стоишь на краю пропасти и что равновесие уже потеряно.

Он подходит к парте и опершись об неё руками, нависает надо мной. Типа, давит на психику.

— И если я не поймаю тебя за край одежды, — продолжает он, — а никто другой уже не может этого сделать, то ты ещё взмахнёшь пару раз лапками и полетишь вниз, в пропасть, из которой такие как ты не выбираются. Никогда. Они там сдыхают.

Он отходит к учительскому столу, берёт стул, возвращается и ставит передо мной, затем садится, складывает руки и буравит взглядом. А я разглядываю наглядные пособия, карты и портреты выдающихся людей. Кабинет истории, судя по всему.