Отрочество 2

Яркое пятно в цветах британского флага, взмывающее во воздух, вызвало злой оскал. Шарики… ну-ну! Отстаёте в техническом развитии, господа бри…

Треск пулемётной очереди с воздушного шара оборвал мои мысли, и я опасно накренился на крыло, отчего бамбуковый каркас застонал протяжно. Не успел… негромкие хлопки, и шёлковые крылья пронзили пули, а одна из них расщепила бамбучину.

Мотор на форсаж, и не обращая уже внимания ни на какие выстрелы, стараюсь дотянуть к нашим. В уши больно ударили выстрелы с земли и торжествующий волчий вой англичан.

Оскалившись в ответ, ловлю себя на странной мысли, што умирать с матюгами, оно как-то неправильно… А дальше — никаких мыслей, а только быстрое снижение и треск ломающейся летадлы.

Успеваю только вспомнить физику, направив аппарат на песчаный склон одного из холмов, расположенного на нейтральной полосе, и по пологой траектории врезаюсь в землю. Вылетев из седушки, кубарем пролетаю в кусты и собираю, кажется все колючки и кочки…

… живой! Хромая на обе ноги и кривясь от боли в покорябанной морде, выбегаю оттуда, и не задерживаясь, спешу к своим. Услышав треск мотора над головой, задираю голову и успокаивающе машу руками, пытаясь докричаться до небес.

— Живой! Цел!

Нейтральную полосу начинают перепахивать английские снаряды, и падают ещё долго после того, как подскакавшие буры подхватили меня на седло.

— Жив?! — обеспокоенно защупал меня набежавший опекун, потом Бота, приземлившийся Санька… Кажется, меня перещупали все штабные, пытаясь одновременно доораться до меня и переорать друг друга.

Наконец успокаиваются, и я приказываю готовить аппарат.

— С ума спятил?! — возмущается брат, — Только што с небес сверзился?!

— Сверзили, — скалюсь я, да так удачно выходит, што все разом отступаются, и только краем уха…

— Такой же ёбнутый… недаром — братья!

Взлёт… недолгий полёт, и вот мы уже на месте. Британские воздухоплаватели, потерпев очевидную неудачу в попытке зацепить нас пулемётной очередью, видимо, о чём-то догадались, начав снижаться… Поздно!

Запыхав сигарой, прижимаю к ней фитиль динамитной шашки, и примерившись, бросаю вниз, целясь в оболочку шара. За мной Санька, потом снова я…

Кому из нас повезло, не знаю, но скомкавшись мятой тряпкой, воздушный шар начал стремительно падать на землю, и это — надёжно!

По приземлению нас встретил восторженный рёв африканеров, видевших первую в истории воздушную битву, и потому необыкновенно воодушевлённых. Рукопожатия, объятия…

Чувствую некоторое неудобство и вспоминаю о падении через колючки. Отпущенный наконец из удушливых дружеских объятий, не чинясь, скидываю реглан и рубаху, и выковыриваю колючки.

— Ага… — озадаченно гляжу на пулю, застрявшую аккурат между плечом и грудной мышцей, — не иначе, как на излёте…

… и не долго думая, выковыриваю её ножом.

— Действительно ёбнутый, — вздыхает Санька, забирая нож, — да ты никак башкой ударился? Ясненько… пошли-ка, брат, до врачей…

— Давненько я здесь не был, — проговариваю вслух, озираясь в госпитальной палатке, пока Санька помогает мне раздеваться.

— … ножом? — слышу голос Оттона Марковича за ширмой, и приглушённый смешок, — Действительно — братья!

— И вы туда же, — укоризненно говорит Санька, — Вот с чего у меня такая репутацию?

— Действительно, — Оттон Маркович вроде как и соглашается, но явно с подвохом…

— Здравствуйте, молодой человек… или лучше — господин офицер?

— Здравствуйте. Да без разницы.

— Надо же, — будто бы даже приятно удивляется медикус, — ну-с… Рану придётся почистить. Потерпите или морфия вколоть?

— Не-е… без морфия…

— Как прикажете, — соглашается он. Несколько минут он, и ассистирующая ему Ольга Александровна Баумгартнер обрабатывают раны и довольно болезненно прочищают пулевую. Боль чувствую, но отстранённо, и потому спокойно веду беседу, рассказывая о воздушном бое. Из первых, так сказать, рук.

— Вы бы, голубчик, остались на ночь у нас? — предлагает Оттон Маркович, — Мало ли, может залихорадит!

— Ну…

— Оставайся! — вмешивается брат, — Здесь хоть спокойно выспишься!

— Заодно и отужинаете с нами, — тоном коварной соблазнительницы предлагает Ольга Александровна.

— Ну… эх, ладно! Соблазнительница коварная!

— А-а! — вскочив на койке, нашариваю висящую в изголовье кровати кобуру «Маузера», и с дикими глазами выцеливая…

— В чём дело, голубчик?! — заскочивший в палату Эбергарт несколько нетрезв и изрядно встревожен, даже песне свалилось с переносья, удержавшись только на цепочке.

— Никак кошмар? — тоном опытного психиатра поинтересовался вошедший следом Чистович, што-то спешно дожёвывая и утирая рот салфеткой.

— А? Он самый… — никак не могу придти в себя, сердце до сих пор колотится…

— Ничего голубчик, — зажурчала профессионально поставленная речь, — вчерашнее событие не могло не сказаться…

— Да причём тут это?! Мне приснилось, што Фира замуж выходит, и не за меня!

После завтрака меня выписали, найдя состояние сносным.