Отрочество 2

— … и не спорь! — свирепо глядя на супругу, хмурил брови Фима Бляйшман — тот, который ещё контрабандист и немножечко флибустьер, а совсем даже не почтенный делец почти на пенсии, — Тама сейчас много решительных вооружённых людей, но я таки думаю, шо умных среди них если и да, то не в том направлении! Думать надо не об и за оружии, и тем более не оружием, а за экономику и бизнес!

Он с размаху уселся на чемодан, и тот наконец закрылся. Пыхтя и отдуваясь, мужчина с торжествующим видом затянул ремни, и выпрямился с багровым лицом и видом победителя.

— А носочки!? — всплеснула полными руками Эстер, — Носочки-то вот они! А дерринджер? Который тибе моя мамуля на нашу годовщину дарила! Неужели забыл?

— Фима! — заломила она руки, — Как ты будешь в Африке без носочков и дерринджера!?

— Золотце! — выпрямился былой гроза Молдаванки и немножечко Одессы, — ты таки не находишь, шо это смешно — говорить за дерринджер тогда, когда у меня есть вот такое ружьё, в дуло которово можно просунуть большой палец, и ещё останется немного места?!

— Ой, да шо ты такое говоришь?! — супруга прищурилась, уперев руки в бока, и Фима таки согласился, не доводя до греха!

Проводи супруга и восемь его кофров с чемоданами на пароход, помахав платочком и пустив слезу, Эстер вернулась домой грустная и умиротворённая.

— Фима решил, шо у мине мало брульянтов, — сообщила она со светлым вздохом встреченной соседке, — и решил таки отправиться за ними в Африку. Такой авантюрист!

Глава 11

Застонав надсадно всем своим стареньким, изрядно проржавевшим металлическим телом, пароходик накренился и заскользил на волне вниз — резко, будто падая в пропасть, и желудок подскочил к горлу.

— Ву-у! — пронзительно засвистел ветер в едва приоткрытый иллюминатор, разлетаясь по каюте холодом и солёными брызгами.

— Бу-э! — склонился пожилой сосед-португалец над пустым тазом, закреплённым у кровати. Выпучив глаза, он раздувал худое лицо и жилистую шею, но желудок его давно пуст. Спазмы сотрясают жилистое тело, и кажется, што ещё вот-вот, и будет его рвать кусками желудка.

— Бу-э! — пример оказался заразителен, и вскоре рвало всех моих соседей по каюте. Санька пока держится, но и он зеленеет лицом — не столько даже от качки, сколько за компанию.

«— Психосоматика» — вякнуло подсознание неуверенно, и заткнулось. Вздохнув, я принялся ухаживать за соседями по каюте, потому што, ну а как иначе? Не потому даже, што ангел кротости, доброты и милосердия, а просто — сам же буду нюхать, а то и оттирать.

Стюарды, они вроде как и должны ухаживать за пассажирами, но — шторм! Есть дела поважнее, и сейчас они выполняют работу палубных матросов. Ну… наверное. Капитану виднее, куда их и как.

— Воды попей, — присев рядом, уцепился одной рукой за поручень койки, сую кувшин с водой немолодому немцу-инженеру с запачканными блевотиной усами «под кайзера», — иначе при такой рвоте обезвоживание будет. Выпил…

— Бу-э!

Сдерживая клокочущий гнев на немца, судёнышко, капитана и саму ситуацию, выплеснул рвоту в иллюминатор… и чуть было не получил её обратно в морду посредством штормового порыва ветра. Повезло. Судёнышко как раз качнулось на воле, и едко пахнущее содержимое немецкого желудка украсило снаружи стену каюты, тут же смытое волной.

— Дева Мария… — тоскливо забормотал кто-то из португальцев молитву, и я совсем затосковал. Набожный народ, да ещё и страдающий… пара минут, и будет тут филиал монастыря.

Я не ошибся, и вслед за португальцем молитву подхватили вразнобой и остальные мои страдающие соседи. Португальский мешался с немецким и голландским, а молитвы католические с протестантскими, и кажется — иудейской. Хм… оказывается, этот красивый испанец — марран[20], да ещё и вспомнивший в минуту опасности и страданий о вере предков? Как же интересно я живу! Вот так походя, самым краешком, но прикоснулся к чужой, и очень непростой тайне!

Мысли об интересности моей жизни прервал очередной страдалец и необходимость вытирать рвоту с пола. Промахнулся, ети его…

С тоской глядя на этот рвотный молебен, и не забывая придерживаться, дабы при очередной волне не улететь в стену или кому-нибудь из страдальцев на койку, достал часы.

— О! Обед! Сань, пошли!

— Бу-э!

Санька, зеленоватый за компанию со страдальцами, а не из-за качки, выскочил за мной, на ходу надевая непромокаемый тяжёлый плащ.

— Куда! — едва успеваю поймать брата за ворот на накренившейся скользкой палубе.

— Жить надоело?! — ору в самое ухо, перекрикивая вой шторма. Санька, мертвенно-бледный от пережитого ужаса, схватился за леера обеими руками, не обращая внимания на плащ, запарусивший за его спиной и никак не спасающий от хлещущей через палубу воды.

В кают-компании только зеленоватый штурман и несколько вялых матросов, отчаянно задымливающих помещение.

— Добрый день, господа, — приветливо поздоровался я на немецком, — чем нас сегодня будут кормить?