Отрочество 2

Покосившись на меня с ненавистью, штурман поздоровался сквозь зубы, и почти тут же из камбуза вывалился измученный кок, держа в охапке разнообразную полуготовую снедь. Сыр, галеты, ветчина и почему-то — абрикосовый джем. А! И масло!

— Вот… — сказал он со страдальческим видом, — сейчас ещё кофе…

— Безобразие, — возмутился я, отрезая на галету сыр и щедро намазывая поверх джемом, — пассажиры полуголодные! Ну никакого сервиса!

Прорычав што-то, штурман взглянул на меня так, што ещё чуть, и прожёг бы взглядом, и вылетел молча из кают-компании. Вернувшись через пару минут заметно посвежевшим и отсыревшим, он присосался к принесённому кофе, и тут же зашипел, обжёгшись. Снова взгляд на меня… в этот раз-то я причём?!

— Сыру?

Покосился, но взял сыр, потом галету — что значит, опытный моряк! Понимает, што жрать — надо! Потому тошнит иль нет, а силы нужны. Ты не пассажир, и в каюте не отлежишься.

— Я шота не пойму, — прочавкал брат с набитым ртом, — почему все да, а мы нет? Мутит, но так-то не слишком, особенно когда рядышком никого не тошнит.

— Тренировки, — в отличии от нево, я сперва прожевал, запив сладченным и крепченным кофе, от которого слипались зубы, — этот, как его… вестибулярный аппарат! Мы с тобой когда на тренировках кувыркаемся, фляки делаем да на руках ходим, то вот оно и закалка!

— Иди ты! — восхитился брат, подвигая к себе банку с джемом, и покосившись на остальных, ковырявшихся в еде без особого аппетита, начал трескать прям оттуда, большой ложкой. Ну а галету — для заедки! А то жопа слипнется.

Наевшись, похлопал себя по пузу, проводив вздыхающего Саньку в каюту — к рвоте и тряпкам, а сам отправился в трюм, проведать Мишку и Котяру с близнецами, а заодно — всякой твари по паре, временно обитающих в утробе судна. Как-то оно само случилось, в Константинополе ещё, при пересадке на германский пароход, следующий в Южную Африку.

Груз… не знаю чего, но по контролируемому англами Суэцу они не пошли, и маршрут пролёг по самохудшему для моряков пути — вокруг Африки, через мыс Доброй Надежды. Ох, зря я не стал ждать и заторопил дядю Фиму… сто раз пожалел, и ведь времени на спешке ни разочка не выиграл!

То на то и вышло бы, только без самомучительства. И ладно бы сам, но Мишку и Котяру, страдающих в трюме — жалко.

Ну и там же — твари по паре, то бишь знакомые, знакомые знакомых… и нет, этих не уговаривал и не подавал пример, а просто — такие же бестолковые торопыги, как и я, встреченные в Константинополе, да прилипшие банным листом. Особенно когда узнали, што поплыву тем же пароходом.

Каждому дай совет — што брать в путешествие, да к кому обращаться, ежели вдруг што, да могу ли они подойти ко мне, ежели вдруг што. И вот я, как путешественник опытный и бывалый, над ними вроде как старший. Сам того ни разу не желая, не имея официальной власти, и уж точно — преференций!

Компания самая пёстрая: русские, греки, жиды, крымский татарин, обрусевший немец, поляк, ещё один поляк, но уже как бы — из выкрестов. Цели поездки тоже самые разные, объединяет нас только маршрут прибытия — португальский город Лоренсу-Маркиш.

Нырнул в трюм, и сразу — запахи! Рвотой пахнет, сцаниной и чем похуже — не всегда успевают дойти до нужника измученные качкой люди. В трюме она ощущается если и не сильней, то уж точно — тяжелей.

Духота эта сырая, какая-то подземельная, светящиеся крысиные глазки в самых неожиданных местах, злое попискивание и вечная опаска — закреплён ли груз? Не пойдёт ли гулять по трюму при очередном взбрыке пароходика?

Иду по коридору из ящиков, и сердце при каждом их шевелении ажно к горлышку самому подскакивает. Куда там драки один против толпы! Вот где ужас!

Пробрался через едко пахнущие химией ящики, через какие-то тюки с… а чорт его знает! Не зря германцы Африку огибают, и нет бы мне тоже подумать…

А вот и отгороженный для пассажиров участок трюма. Увы и ах, но «Анна-Мария» — пароход сугубо грузовой, берущий пассажиров только как дополнение к основному грузу, и условия — соответствующие.

Не подумал… корю себя, и знаю — долго ещё буду корить. Самоед, ети! Но может, хоть на пользу выйдет?

— Егор, — вяло поднял руку Мишка, сидящий на расстеленном прямо на полу матрасе, на котором навзничь лежала девочка лет восьми, — пришёл?

— Да, проведать. Как вы?

— Как видишь, — усмехнулся кривовато брат, гладя ребёнка по грязной голове, — А ты, я гляжу, бодрый?

— Тренировки, — жму плечами, и почему-то неловко. Отчего? От того, што меня не укачивает? Бред… но вот неловко же!

— Вот непременно! — истово пообещал Мишка, давя спазм, — Сразу!

Шторм стих внезапно, как и не было, и только лёгкое волнение гуляло по океану. Измученные качкой люди воспряли духом. Моряки принялись приводить в порядок пароход, а пассажиры — выбираться на верхнюю палубу, и дышать, дышать…

Сокаютники мои, перестав заблёвывать каюту, оказались милейшими людьми, благодарными за недавний уход. Рекомендательные письма, требования непременно навестить, обращаться при малейших затруднениях, если мы окажемся…