Отрочество 2

Да и понимание это, оно вроде как и есть, но есть и ощущение, что они – все вокруг – чёрно-белые фотографии. Несколько шагов по Балковской… и будто страницу в альбоме перелистнули с дагерротипами выцветшими.

А мы втроём вроде как прогуливаемся, а вроде как – альбом листаем, и люди вокруг – не вполне настоящие, не живые…

« - Черно-белая кинохроника минувшей эпохи, - откликнулось подсознание, - людей уже нет, есть только видимость жизни»

… и мороз по коже.

- Добрый день, молодые люди, - прервав мысли, уверенно подошёл знакомый репортёр и раскланялся, ревматично оттопыривая упитанный зад в давно тесноватых брючках. Приложился к воздуху над Фириной ручкой, смешно шевеля нафабренными, завитыми в колечки усиками, и девочка ажно раскраснелась от такого взрослого знака внимания.

У меня внутри заворочалось глухо что-то тёмное, животное… но Фира от смущения прижалась ко мне чуть тесней, и Тот-кто-внутри, рыкнув довольно, улёгся поудобней, засопев умиротворённо.

И отлегло. Снова – живые среди живых, а не кинохроника с мертвецами.

- День добрый, - нестройно отозвались мы со всем нашим вежеством, но без особого воодушевления.

- Не найдётся ли у вас самую чуточку времени, - продолжил он южной скороговоркой, поправив тонкой тросточкой шляпу-котелок и улыбаясь просительно, - для небольшой беседы со старым знакомым?

- Если только чуточку, Андрей Ильич, - без особого воодушевления согласился, покосившись выразительно на пошловатую рукоять трости, в виде грудастой сирены самого проститутошного вида, - или может быть, лучше прогуляемся вместе с нами?

- С превеликим удовольствием! – отозвался он, заулыбавшись во всю ширь выбритого до синевы лица, и пряча тросточку за спиной, показав глазами виноватость и понимание неуместности. Расспросив о подробностях суда, эмоциональных переживаниях и тому подобном, Андрей Ильич ушёл, раскланявшись на ходу, поспешая в редакцию.

- Шакал пера, - неприязненно высказался Санька вслед, на что я только плечами пожал. Кушать-то всем хочется! Сейчас в Одессе такой сонный период случился, что и я за интерес всему городу сошёл. На безрыбье.

Такое глухое межсезонье выдалось, что даже и удивительно! Тамбов какой-то, право слова, а не Одесса. Сонно, чинно, и ни тебе светских сплетен, ни войн между бандами, ни даже вскрывшихся панам, что и вовсе удивительно.

Сам репортёр, и потому не то чтобы одобряю, но всё ж таки понимаю, да и не все мои коллеги имеют капиталец, позволяющий не задумываться о заработке, а творить по своему разумению. А тут хоть и коротенькая, хоть и не на первой полосе, но заметочка рубля на полтора, ну а при некоторой удаче – статейка на трёшницу.

Ну и Фира, она в такие минуты отчаянно мной гордится! Ручку свою маленькую мне на сгиб локтя положит, выпрямится, и стоит такая гордая-гордая за меня!

Я ж детали из страшненьких ей не рассказываю, а если и да, то чаще – в юмористическом ключе, с усмешечкой. Дескать, всё хорошо! Под контролем!

Потому как она и так переживает. Рассказываешь что-то, ну хоть о драчке с тем… из полиции филером! Корноухим. Бледнеет, кулачки сжимает, сама мало не в обморок! А всего-то… Вот как тут что серьёзное, а?!

Санька в очередной раз вздохнул еле заметно, уставший от такого зоопаркового выгула, но я ему глазами – терпи! Вчера приехали, завтра уедем, так что всё время – Фире! Ну и немножко приятелям здешним, не без этого.

Он-то может и отдельно, но раз уж вышел вместе с нами на променад, то до конца! Морду лица умную сделал, и вперёд.

Санька понял мои выразительные глаза, выпрямился и сделал физиономию английского денди, то бишь рожу, соперничающую по выразительности с кирпичом. Кивнул ему еле заметно, но вполне одобрительно, и снова – здрасте с променадом.

Назад пошли под самый вечер, когда вся Одесса из всех желающих выгулялась на нас, поздоровавшись шляпами и показав умеренную, и потому безопасную оппозиционность.

Фира о своих девчоночьих делах на ходу рассказывает, об учёбе, каблучки ботинок по брусчатке цокают иногда – устала, значица. Выгул такой все бабы любят, но и они устают, потому как тоже человеки. Под чужим вниманием держать себя, да часами притом, это и для них тяжко. Хоть и лестно.

А я млею. Ручка Фирина на сгибе локтя, головка красивая ко мне повёрнута, и что она там говорит… лишь бы говорила! Всё интересно, всё – важно. Лишь бы вот так, с продетой в локоть рукой, с касанием плеч.

- Ой, - спохватилась она виновато, - тебе это не слишком интересно!

- Почему же, мне всё о тебе интересно!

Засмущалась… и я почему-то. Помолчали чутка, и снова – о делах своих девчоночьих, о знакомых одесских, о своих мыслях, книгах читанных. Расскажет что-то, и на меня глазами этак… легко и лукаво, и краснеет чутка. Но без стеснения, а… не знаю, но правильно как-то, вот ей-ей!

Барышня совсем уже! Круглиться в стратегических местах ещё не начала, но намёки на то уже есть, да и шутка ли – тринадцать годочков! Сниться в горячечных снах пока нечему, а вот годочка через два-три будет такое ой!