Отрочество (СИ)

А потом править сел и перечитывать. Такая себе статья получилась, што и не статья будто, а между романом сыщицким, рассказом Эдгара По и немножечко — «Фракнекштейном» Мэри Шелли. Такой себе обыденный ужас, когда и дыхание перехватывает, но и врак притом никаких. Необычно! Но интересно вышло. Разве только опечаток да ошибок много, я даже в запарке подписался, так и здесь ошибся. Хотел «Капитан Сорви Голова», а вышел «Копетан». Похихикал сам над собой, а потом и задумался. А может, и оставить? А што? Такая себе фамилия молдавская получается. Или жидовская. Как там…

«— Нет такого слова, которое не могло бы стать еврейской фамилией[16]» — неожиданно послушно откликнулось подсознание. Ну и подписался! Копетаном.

Захотел было сразу в газету, а потом и тово, передумал. Владимир Алексеевич после Харькова обещал постараться через нас, так вот ему и передам.

Што-то мне подсказывает, што Копетану лучше инкогнито сохранять. Потому как проникновение, это уже немножечко статья, ну или рядышком где-то. Взрослому, оно бы и ерунда — штраф, да пару недель в тюрьме при худшем раскладе.

А у меня возраст ещё не вполне, да дееспособность взрослая вроде как и есть, но и не совсем. Вместе с церковными неприятностями может интересно аукнуться. Не только мне притом, но и дяде Гиляю, как неответственному опекуну, а через это и неприятности у Саньки могут. А ну как опеку кому иному передадут?

Вслух прочитал, и молчание такое… а потом разом! Мишка обниматься, Санька по индейски што-то, Фира визжать восторженно за компанию.

— Дети! Дети! — послышался через стенку голос Фаины Ярусской, — Мине надо тревожиться за вас, или можно таки немножечко сердиться?

— Всё, тётя Фая, — звонко отозвалась Фира, — мы таки всё, перестали радоваться жизни через вашу грусть!

— Никому! — повторяю, делая страшные глаза. У девочки непонимание и вопрос на лице. Разъяснил за свои проблемы, поняла сразу.

— Тётя Песя знает, когда молчать, — выдохнул Санька, — привыкла за непростым мужем. Да и мы…

— Мы можем сдуру! — перебил его Мишка, — Бывало? Бывало! Сколько раз говорили, не убедившись в отсутствие ух в стенах? Пора такое прекращать!

— Здрассте вам! — раздалось жизнерадостное снизу, когда мы обедали на тёти Песиной веранде.

— Семэн! — всплеснула та руками, роняя половник на отпрыгнувшего кота, — Ты ли это, и почему?

— Фирочка, доча! — не обращая внимания на половник и вылизывающегося кота, тётя Песя положила руку ей на плечо, — Это Семэн Васильевич, лучший друг твоего папеле! Ты его не помнишь за молодостью, но в детстве не раз сидела на этих самых коленях!

— Ой… помню! — выдохнула та, — Дядя Сёма!

И прыг! Как обезьянка на пальму, даже ногами его обхватила. И реветь! Но тихо так, и без соплей, просто слёзы из глаз.

Она реветь, я сопеть… а што она! Дядька какой-то! Ишь, обнимается!

Набычившись, нашариваю в кармане…

— Егорка! — оторвалась наконец Фира от дядьки, и хватая меня за руку, — А это Егорка! Мой… мой…

И краснеет.

— Жених, — закончил я за неё, мрачно глядя на новоявленного дядю. Ишь, нарисовался! Не старый ещё, а туда же, обниматься!

— Уважаю, — сказал он серьёзно, — и не претендую! Мир?

Я подал протянутую руку и мал-мала успокоился, сев обратно за стол и взяв Фиру за руку. Есть левой рукой неудобно, но штоб видел!

Тётя Песя, счастливая и ничего не замечающая, хлопочет вокруг. А я так гляжу на него, и понимание приходит, што если мы с ними и тово, то бить нужно только ножом, и сразу на поражение. Серьёзный мужчина. Настолько, што дядя Хаим рядом с ним не то штобы совсем пацифист и толстовец, но уже и не главный хищник в лесу.

Среднего вполне роста и худощавый, но плечи притом широкие, запястья массивные, а двигается ну чисто кот дворовый. Сэр Хвост Трубой практически. Очеловеченный.

— Рад за вас, — снова улыбнулся он золотыми зубами, не пытаясь мериться взглядами. И кажется… искренне? Меня малость отпустило, кивнул в ответ. Кажется, не врёт.

… — гостил у нашего доброго царя в чертогах северных, подземных, — ёрнически рассказывал он, умело чередуя псевдорусский стиль повествования с одесским местечковым, — хлеб-соль там ел, водой болотной запивал, што другое только издали видел.

— И как? — выдохнула тётя Песя, сидящая с мокрыми глазами.

— Сперва совсем плохо, а потом за деньги, — криво усмехнулся он, — не хочу сейчас рассказывать.

Песса Израилевна закивала быстро, и подхватилась за пейсаховкой, выпив заодно с дорогим гостем рюмочку.

— … заместо Фимы сейчас, — рассказывал он, не забывая о еде, — в курс дел потихонечку вхожу. Зевнув, он неожиданно перекрестил рот.

— Русский, — пояснил Семэн Васильевич, поймав мой недоумённый взгляд, — бабушка только со стороны отца из здешних, да дедушка со стороны матери из детей черкесских. Н-да… А так русак!

— По паспорту и вероисповеданию, — дополнил он чуть погодя, усмехнувшись он чему-то своему.

— А по жизни? — поинтересовался Мишка, остро щурясь.

— Считаю себя одесситом, — коротко ответил гость.

Поесть не успели, как начали заглядывать сперва соседи, а потом и всякие незнакомые.