Отрочество (СИ)

А другие не смогли. Не хуже. Просто — поверили. Обвинениям в тупости, никчёмности, постоянным кликушеским пророчествам о грядущем алкоголизме. Не выплыли.

Слабые? Отчасти. А ещё — сложно выплыть, когда тебя постоянно — по голове. Сама жизнь, в лице учителей, вусмерть замотанных родителей, и просто — российская действительность. Сорбонна, университет Париж-юг, факультет механики и автоматизации. Студент!

Погладил тёплую под солнцем колонну Сорбоннской церкви. Смог! Доказал.

А… кому? Задумываюсь, и понимаю, что уже неинтересно писать бывшим одноклассникам и пацанам с раёна. Хвастаться. И они мне тоже — неинтересны. Может, матери? Может… потом, как-нибудь.

* * *

Некоторое время не мог понять, кто я и где. До чего детально! А эмоций! Вот зачем мне эта Ольга Михайловна? Нет бы чего полезного по инженерной части, но там в час по чайной ложке присыпается.

Поворочался без сна, и отщёлкнул часы. Рассвет скоро, ну да и не засну больше.

Умылся наскоро, зубы почистил, да и бегом до моря, провожаемый редкими взбрёхами собак и здоровканьем тётушек, вышедших кто за водой, а кто и на рынок.

Плавал чуть не час, до ломоты во всём теле и посинения, а потом назад, всё так же бегом.

— Доброе утро, — поздоровалась тётя Песя, выйдя из нужника, — не спится?

— Шалом, — вяло отозвался я, — да вот…

Она понятливо закивала и не стала тревожить расспросами. Браты уже встали, и оба два такие себе натужно-бодрые, через явную силу. У Мишки от страха лицо ажно чуть не в прозелень идёт, но бодрится.

Санька получше, но тоже — губы в улыбке растягивает, а на такую улыбку каучуковую даже и глядеть страшно. Подозреваю, што и я не лучше.

— Ну што? В здоровом теле? — подмигиваю я, и сам понимаю — хреново вышло. Ну да браты подыграли, растянули губы в улыбке. И физкультура!

Мишка, он хоть и не может толком одну ногу трудить, но тоже занимается. Я давно ему всякое показывал, а в Одессе когда, то и вовсе! Цельный комплекс составил, специально под него.

Ну и Федул Иваныч тоже — ого! Здоровый мужчина, и спорт вообще одобряет. У них в мастерской гиря стоит, пудовая, так они с Антипом нет-нет, да и подойдут. Чуть не пятьдесят разиков мастер выжать может, вот те и портняжка! Чуть не самый сильный во всех улочках и проулочках вокруг Трубной.

Завтракали через силу, хотя тётя Песя женщина вполне себе понимающая, и расстаралась как раз на такой случай. Такой себе супчик рыбный, сильно восточный. С пряностями, травами и таким запахом, што и у умирающего аппетит пробудит.

В другой раз бы оно и с превеликим нашим удовольствием, а сейчас и не лезет. Нервы, эти их! Два часа до условленного срока не знали, как и чем себя занять. Измаялись! Когда выходить пришла пора, так Мишка ажно чуть не вприпрыжку побежал.

«— Лучше ужасный конец, чем ужас без конца[17]» — выдало подсознание.

Мишку почти тут же увели, готовить к операции. Но и нас не вдруг отпустили, а накапали сперва чего-то на спирту.

— Лауданум[18], — пояснил доктор, отмеряя капли, падающие в мензурку, — надёжное снотворное и успокоительное.

Я проглотил, заворожённый необычной посудой, и только потом подсознание принялось выдавать всякое нехорошее. Про наркоманов и распространителей.

Как назло, такая пакость полезла, што куда там успокоиться! Но ушёл, потому какую ещё гадость поверху зальют, сказать не могу, но заранее сцыкливо.

Нехорошо как-то настойка легла, неправильно. Организм сонный, а мозг и так-то за Мишку переживает, так и ещё и подсознание картинки наркоманистые подбрасывает в костерок моих кошмаров.

Так и ходил до самого конца операции, все улочки и переулочки вокруг Еврейской больницы истоптал. Окна считать принимался, на количество камней булыжных множил. И ведь понимаю, што со мной прямо-таки сильно ой, но остановиться не мог.

Поклялся только, што наркотики — никогда! Сам не буду, и близким всем настрого накажу. А то ишь! В аптеках без рецептов!

«— Надо, кстати, компанию против…» — Мелькнуло в глубинах, да и угасло.

Санька за мной хвостиком таскался, но вялый, за компанию больше, а так бы пристроился где-нибудь на лавочке. И бубнил, бубнил што-то… От этого его бубнёжа у меня волосья дыбом даже там, где и не выросли пока, и желание всем этим героинщикам от медицины успокоительно ректально ввести. С передозом! Неужели не понимают?

Оббегаю в очередной раз больницу, Гришин на крыльце. Благодушный, усталый, с папироской.

— Ну?!

— Всё хорошо, — и улыбается, показывая изрядно проеденные зубы, — насколько это вообще возможно.

Я кепку сдёрнул, голову вверх, а у самого — слёзы. Неловко даже стало. Вытирал пока, доктор деликатно отвернулся, будто высматривая што.

— А… можно? — я сунулся было ко входу.

— Что ты! — всполошился врач, заступая вход, — Какие посещения! Может быть, завтра к вечеру. Не раньше! И на неделю, не меньше, в больнице ваш брат останется, под наблюдением.

— Да, да… — кепку к груди, — если што-то ещё надо…

— С лихвой уже! Кхм… — смутился он, вспомнив за жадность коллег, граничащую с вымогательством.

— Ну… только скажите!

— Только скажите, — эхом отозвался Санька, — я… всё!