Отрочество (СИ)

Санька рисует исступлённо, да не эту инфернальную атмосферу, проступающую в нашем дворе с иных планов. На полотне медленно, но верно проявляется Дюковский парк и матч футбольный. Кисточкой своей он будто не наносит мазки краски, а напротив — лишнее смывает. Смазывает.

Лицо совершенно нездешнее, светлое… просветлённое. На полотне проступает жизнь, которой у нас может и не быть. Яркая, с навечно застывшим на полотне движением, когда кажется — отвернись, и фигурки на поле продолжат исторический матч.

Моргнёшь, и недорисованные фигурки на поле двигаются, стремясь попасть на полотно всей своей большой и дружной компанией. Сами будто под кисточку прыгают, проявляясь на полотне.

Мишка с Фирой стрекочут машинкой в комнатушке. Делом заняты! Фира взбудоражена до полной лихорадочности. Учится!

Кроит под наблюдением брата. Экспериментирует! Ох и попортит недешёвой ткани… но пусть! Лучше уж так.

У неё сейчас вдохновение, творческий полёт. Полёт через ужас, н-да…

Мишка тоже весь при деле. Важный! Давно ли сам учеником был? А тут нате — учит! И получается ведь. Талант!

— Аааа! Да што эта за жизнь такая! — во двор выскакивает полная растрёпанная женщина. Чёрные с проседью волосы выбились из-под платка жирными змеями, струятся по плечам и спине, одутловатое лицо страдальчески искажено, — Лучше и не жить вовсе, чем жить так! Не жизнь, а сплошные страдания, с самого рождения и до смерти!

Завывая, она начинает рвать на себе одежду и заламывать руки, истерически хохоча. Внезапно прервавшись, она убегает в дом, штобы вернуться с шаткой горой посуды в руках.

— Ты этого хочешь!? — искажённое лицо обращено к небу, она с яростным исступлением начинает бить посуду, осколки разлетаются по всему двору, — Да?! Не жизнь, а сплошные мои страдания, от рождения и до сейчас!

— Аа! — завизжала она, — не подходите!

И ну швыряться посудой! Да не оземь, а по сторонам, не глядя, вслепую!

— Не подходите! — упав на камни, она свернулась в комочек, почти тут же выгнувшись в подобии эпилептического припадка. Затылок упёрся в камни, тело дугой, юбка неопрятно сбилась, обнажая белесые полные икры со змеящимися синеватыми венами. Глаза плотно зажмурены, между ног расплывается мокрое пятно. Припадок!

— Не подходи, — останавливаю добросердечного Саньку, — истерика… насмотрелся на Хитровке. Сейчас отойдёт…

… — отошла, — тётя Хая, которая Кац, поднялась с колен, — сердце, наверное.

Мендель, раскачиваясь и што-то бормоча, стоял у тела матери, глядя на неё немигающими сухими глазами.

Тело унесли, и начались хлопоты подготовки к похоронам. В иудазме они и так непросты, а тут ещё и ситуация с карантином всё усложняет. Ну да не моё дело! Попросят помочь, так и ладно, а на нет, так и вовсе хорошо.

Выбросил из головы мысли о религии и похоронах, да и поёжился зябко. Знобит! Хоть и насмотрелся всякого, и это не первая смерть на моих глазах, но я и так весь на нервах.

— Хава, нагила хава! — напевая, по двору заскакал какой-то ряженый в простыне, — Нагила хава…

Остановившись, он поправил терновый венок и одёрнул простыню.

— Иешуа Га-Ноцри[27], — представился он с благожелательной улыбкой на обрамлённом каштановой бородкой славянском лице.

— Очень приятно, — вяло жму руку в ответ, — Егор.

— Гор? — на лице вежливое недоумение и некоторое недоверие.

— Е-гор! Георгий!

— А… — на лице Га-Ноцри облегчение, — Не Гор, а Георгий! Всадник!

— Очень приятно! — он снова жмёт руки мне, но уже другому мне, на коне с копьём, — Царь Иудейский!

Я-другой сижу по скифски, подобрав ноги в стременах высоко, чуть не под себя. К седлу приторочен саадак и отрубленная голова змея — ещё свежая, с капающей кровью. Змея почему-то жалко.

— Очень приятно! — Иешуа снова жмёт руки мне-другому, расплывающемуся туманно, — Царь! Озабоченная чем-то тётя Песя говорит што-то…

— Оставь меня старушка, я в печали[28]! — отмахивается он неё Иешуа, и садится на воздух, поджав под себя босые кровоточащие ноги. Оперевшись локтем о бедро, он цокает языком, оглядывая торчащий из щиколотки большой золочёный гвоздь.

— Партий сказала «надо», — вздыхает он, — комсомол ответил «есть»!

Тётя Песя проходит сквозь Га-Ноцри, пропавшему от такого вопиющего неуважения с обиженным видом. Чувствую острое сожаление от пропажи такого интересного собеседника, и отшатываюсь от тёти Песи, поглаживающей длинную седую бороду с золотыми колокольчиками.

— Что с тобой, мальчик мой?! — её тёплые карие глаза участливо смотрят на меня через очки-половинки.

— Похоже, — выдавливаю я сипло, — чума. Галлюцинации.

Напрягая остатки туманящегося рассудка, добавляю из последних сил:

— Во избежание заразы тело надлежит сжечь!

* * *

— Ма-ам! Ма-ам?! — Девочка обняла мать, задрав голову наверх. Большие её глаза полны слёз и приближающейся паники.

— Тс, — Песса Израилевна решительно прижала дочь, — всё будет хорошо! Всё! Я сказала! Семэн Васильевич если пообещал, то это такое да, шо и векселя не надо, ты меня услышала? — А если?