Отрочество (СИ)

— Самое оно для нас, — отозвался Левинзон, поправив карандашом очки на кривом от двух переломов носу, — так што прошу остальных пойти немножечко в сторонку.

— Я те пойду! Я те так пойду, шо ты у мине…

— Сядь! — Вовка Турчанинов упал на жопу, не сводя с оппонента горящих праведным гневом глаз, и жестами показывая, как он его, и куда конкретно, — Вова! Молчи руками, а не только языком! В следующий раз специально из-за тибе скажу придти со связанными руками!

— А как тогда разговаривать?! — в один голос выдали Левинзон с Турчаниновым, злобно покосившись друг на дружку.

— Вы мине поняли? — я нависнул над ними неустойчивой каланчёй, закрыв солнце, — или таки хотите пойти на выход?

— По тактикам сразу скажу, шо это ни разу не эксклюзив, и забрать понравившуюся только под сибе не выйдет ни разу! Я даже так скажу, шо и ребята с Пересыпи смогут так играть, и может быть даже и получше вас!

Противники засопели, меряя друг дружку косыми взглядами, но молча и без жестикуляций.

— Ха-ая! — пронеслось через дворы, нарушая момент, — Домой! Суп уже готов, а потом ты устала!

— Теперь схема четыре-три-три, или как я… — подсознание ехидно фыркнуло, — называю её — тотальный футбол. Выглядит она следующим образом.

Мелок застучал по доске, и лохматые головы склонились над тетрадками, перерисовывая схемы с моими пояснениями. Не только годки туда-сюда, но и ребята сильно постарше, вплоть до шестнадцати!

Постарше кто, те пока хмыкают и присматриваются ко вроде как детской игре. А на деле — гонор! Взрослому человеку, да слушать внимательно щегла малолетнего, пусть даже этот щегол и трижды футбольный авторитет, это такой себе ущерб для мнимой чести, што и ого! Так што пока присматриваются к игре, схемам, финтам и такому всякому, а следующим летом, к гадалке не ходи, появятся в Одессе уже и совсем взрослые команды. Будут бегать тяжёлой трусцой по полю, курить на скамейке запасных, и наслаждаться взрослыми возможностями спортивной славы.

… — всё! — подытожил я, отряхая руки от мела, — по схемам и тактике в общем и в целом рассказал и нарисовал. По финтам шо успел, то раньше показал, до чумы. Сейчас — извините.

— Да хоть как объяснить! — вылез Шлёма.

— Да ну, — отмахиваюсь рукой, — это как Изя напел! Шо, не слышали? Ну…

— Ой, этот Карузо! — всплёскиваю руками, — Столько шума — хороший певец, хороший певец! А он и фальшивит, и картавит!

— А ты слышал? — меняю голос на басок.

— Нет, мине Изя напел!

Посмеялись, и немножечко порассказывали анекдоты, пока не вышла тётя Песя напомнить про время.

— Санечка, Егор, хватит тратить своё золотое время на этих золотарных бездельников, пора одеваться к Григорию Григорьевичу!

— Это к которому? — удивился Лёвка, странным образом выпавший из темы, которую обсуждает вся Молдаванка.

— Маразли! — хором, отчего у меня ажно глаз дёрнулся.

— А… к самому…

Футболисты, шумно обсуждая тактику и приглашение к Маразли, хотя на самом деле не к нему, а…

— Мальчики! — нарушила ход мыслей тётя Песя, — Ви таки может думать как хотите, но я таки считаю, шо Георгий Георгиевич не должен нюхать вашу вспотелость! Он должен втянуть носом воздух возле вас, если ему придёт таки в умную голову такая странная блажь, и понять одним носом за вашу воспитанность!

Помылись в тазу, потом одевались с помощью тёти Песи, ни разу не нужной нам, но очень — ей.

— Экий ты взрослый, — сказала она, стряхивая невидимые пылинки.

— Только нас приглашали, — перед Фирой почему-то виновато, хотя она ни разу не показывает своё фи.

— Хватит уже, — она вслед за матерью стряхнула с меня невидимое што-то, — иди!

Вымытые до скрипа, надушенные, одетые не то што с иголочки, а просто как портняжные манекены, мы с Санькой деревянно взгромоздились в экипаж.

Это вам не там! Не променад позавчерашний, полудурашливый, а самонастоящее светское мероприятие, без всяких шуток и скидок!

Григорий Григорьевич ещё когда выкупил дворец Потоцких[30], передав его городу, а сегодня в этом дворце открывают Одесский художественный музей[31]. Событие! Со всех сторон событие — хоть культурное, хоть светское.

И мы! Санька как художник, я как журналист. Это… это такое ого! Ого-го-шище! Художник-недоучка, пусть даже и сто раз признанный самим Левитаном, да и не только им, в качестве ученика. Взлёт!

И я, как бы и не совсем настоящий репортёр на главном в Одессе светском событии если не года, то по меньшей мере — лета. Понятно, што просто — улыбнуло Григория Григорьевича воспоминание о кабинете и стихах, и што он может себе позволить немножечко таких как мы… но ого! Такое спасибо, што ажно спасибище!

Проход для праздношатающейся публики перекрыт, вход строго по приглашению. Хожалые самого сурового вида, парочка полицейских офицеров для самых непонятливых.

— Не положено! — рявкнул городовой, и мы протянули приглашения, изученные с самым скептическим видом.

— Проходите! — рука его дёрнулась к козырьку, а на строгом усатом лице деревянной шаманской маской проступило служебное выражение.

— Ф-фух! — выдохнулось у меня через зубы.

— Тоже волновался? — понимающе глянул на меня Санька.