Отрочество (СИ)

— Ага! Как представил, што меня за шкирдон, да разворот дают… а?!

Посмеялись нервно, ну и успокоились мал-мала. Сразу внутрь заходить не стали, потолкались вокруг красивого дворца с колоннадой, в числе другой приглашённой публики. Вроде как духу набираемся.

— Гля! — Санька едва заметно пхнул меня локтем в бок, — Тоже мальчишка!

— А тебе што говорил?!

Говорить-то говорил, но и сам толком не верил, во што говорю! Одно дело — знать, што среди гостей могут быть и наши ровесники, в том числе и художники, а другое — видеть!

ТЮРХ[32] весьма демократично, в их выставках могут принимать участие не только эти… маститые и седовласые, но и ученики. Но Санька и здесь наособицу ухитрился, потому как мочь-то они могут, но только в домашних выставках. Междусобойных.

Ровесники наши хоть и были, но в большинстве своём как гости, приведённые учителями или родителями. Юных дарований оказалось всего несколько, как выяснилось сильно потом.

— Ба! Егор Кузьмич! — Навроцкий делает удивлённый вид.

— Василий Васильевич! Рад видеть вас здесь, хотя сильнее удивился бы, если б не увидел!

— Мой брат, — представляю я Саньку, — Чиж Александр Фролович.

— Навроцкий, — представляется редактор, пожимая руку.

— Вы как, — он снова поворачивается ко мне, подмигивая, — персональное приглашение от Григория Григорьевича заполучить ухитрились!? Да ещё и на двоих!

— Тс, спешите с выводами, Василий Васильевич! Александр полноценный участник выставки.

— Н-да, — сквозь весёлую гримаску прорвалась досада, — вот это сюрприз так сюрприз! Что ж вы…

— Да кто ж знал, — развожу руками, — што вы, и не знали!?

— Александр! Василий Васильевич! Егор! — Луиджи Иорини, преподающий в Рисовальной школе Одессы, не тратит время на расшаркивание, — Что ж вы, голубчики, на улице? Извольте пройти в здание!

Получасом позже Санька пребывал в полуобморочном состоянии, да и я изрядно подустал.

— Милейший, — выцепив взглядом лакея, подзываю.

— Чего изволите-с? — склонился тот в неглубоком поклоне, — Заранее пардону прошу-с, но шампанское и игристые вина молодёжи запрещено подавать-с.

— Морс или квас имеется?

— А как же-с! — будто бы даже возмутился тот, надыбив седые бакенбарды самого што ни на есть генеральского вида, — Сию мину всё будет-с!

Не соврал! Минуты не прошло, как лакей принёс бокалы с морсом. Мы сцапали сразу по два — один залпом, второй цедить.

— Жу-уть! — тихохонько протянул Санька, затянув меня за кадку с каким-то развесистым фикусом, — В голове будто хороводы водятся! Все эти Папудовы, Воронцовы, Маас… имена, имена… вот веришь, ничегошеньки почти и не помню! Вот эти три запомнил, и всё.

— Потому што за щёку трепали! — насмешничаю я, — Как щеню по холке.

— Э, — скривился брат, — и ты туда же!

— Ладно, не журись. Костанди, Репяхов, Красовский… всех запомнил! Привыкнешь!

— К моим, к моим картинам подошли, — Санька вцепился в мой рукав, — сам… Маразли! Маразли со свитой долго стояли около картины с незатейливым названием «Первая игра в футбол. Одесса»

— … триста… триста рублей, — прокатилось волной.

— Ого! — вырвалось у меня, а Санька пискнул полуобморочно.

— Для спортивного клуба «Эллада» выкупил, — доложил возникший из воздуха давешний лакей, и я посмотрел на него с нешуточным уважением. Силён! Вот так нет-нет… а вот он есть, и с нужной информацией!

Золотая пятёрка перекочевала к нему. На счастье!

Пару часов спустя мы покинули музей, решив немножечко проветрить головы, прогулявшись пешком. Санька в таком себе трансе, што немножечко сильно и не здесь.

Маразли купил, и как прорвало! Ученическая ведь картина, ей-ей! Виден талант, даже мне виден. Но ученическая! Я так думаю, што рубликов сто он за историчность накинул, а ещё сто — как меценат и покровитель искусства.

А вот коты, да дворы одесские — безо всяких! Все, што на открытии были, все раскупили. По пятнадцать рублей, по двадцать пять, много — по пятьдесят. Признание! Негромкое пока, но вполне себе настоящее.

Мирно идём, никого не трогаем, и тут мат очередью пулемётной, да тело долговязое из прохода летит, в ногах своих длинных уже спотыкнулося, и видно — сейчас кубарем по брусчатке пойдёт. Я тореадором извернулся, мимо пропустил, да и на рефлексах — хвать за шиворот! Так штобы совсем хорошо, не вышло, но мягенько тело приземлилось, на жопку костлявую.

А за ним, за телом этим, ещё… тела. Агрессивные, с намерениями нехорошими. Трое, лет по пятнадцать-семнадцать. И на нас. Попутали, видно — решили, што мы с этим из одной компании. А может, и просто сильно наглые.

Тросточкой тяжёлой по ручке протянутой — шарах! До хруста. Да Санька от грёз своих очнулся, и носком полуботинка ему под коленку добавил.

— Вне игры! — меня на хи-хи пробило. Тросточкой поигрываю, азарт пошёл!

А те осторожные, встали поодаль.

— Ты, — говорит старший из этих, — никак попутал, килька наглая? Мы ведь и адресок узнать можем, да наведаться!

И фиксой щерится, вроде как сильно уголовный и страшный. У-у! Бойтесь!

— Я те, крыса помоечная, сейчас адрес скажу — сперва свой, а потом тех людей, которых надо! — меня ажно тряхнуло от ярости, — Всосал? Или разжевать?