Отрочество (СИ)

Тот случай, когда как ни крути, а жопа! На палубе чадно, в каютах — душно, а из трюмов — гонят!

— Обидно, — философски заметил Санька, получив ни разу не болезненный, но несколько обидный пинок от пожилого матроса.

— Обидно ему! — саркастически отозвался тот, — На пути не стой, так и не будет обидно! Не путайтесь под ногами!

А как не путаться-то? Половина палубы, если не больше, грузами заставлена, да пассажиры кучкуются на моционе, да моряки.

— … а это как… — недавний Санькин обидчик, разузнав ненароком, што тот самонастоящий художник, пусть даже пока и учится, немножечко размяк и подобрел.

— Эх вы, салажата, — бурчал тот, не выпуская трубку изо рта, и возясь с несомненно важными верёвками, — откель-то ещё узнает, как не от меня? Пароходик-то наш не в этом, так в том годе на слом, а сколько всево повидалось! Шторма, и даже воевал старичок, да…

Прозвучали склянки на молитву, и народ засобирался на корму, где уже выносили походный иконостас, а сопровождающий паломников священник размахивал кадилом.

«— Обратно поплывём» — сымая кепку, подумал я, «лучше с турками плыть, чем с паломниками, вот ей-ей!»

— Ма-ам, — тихонечко протянула Фира, — мине таки кажется, или наши мальчики затеяли очередное интересное?

— Мужчины, — поправила мать, — они уже мужчины, пусть пока и возраст! А насчёт затеяли, так куда ж мужчины без этого? Без затеваний? Пока в таком ещё безусом возрасте, так это, я скажу тибе, одни сплошные глупости. Егорка с братьями мине приятно и немножечко странно удивляют на этой фоне!

— За мужчин я поняла и даже согласна, — серьёзно кивнула девочка, — но почему без мине?

— Доча! — мать присела перед ней, — ты таки подумай серьёзно, што ты хотишь? Ты или девочка, и тибе таки немножечко оберегают от тревог, или испытанный боевой товарищ с не совсем теми взглядами, которых ты хотишь!

— А сразу всё нельзя? Штобы девочка, но и товарищ?

— Я тебе вот шо… — Песса Израилевна поперхнулась материнским нравоучением, — нда… Даже и не знаю, доча!

Двадцать третья глава

— Становой! Становой приехал! — орать Кузьмёныш начал издали, раззевая тонкогубый лягушачий рот во всю щербатую ширь, и споро перебирая кривыми рахитичными ногами по пыльной дороге, — Там… становой… и…

— Ну! — рявкнул на него мигом взъерошившийся староста, у которого даже плечи враз стали ширше, закаменев покатыми валунами, — Говори!

Он шагнул вперёд, будто заслоняя собой прочих от неведомой, но несомненной опасности в лице заезжих господ.

— Становой! — выдохнул восьмилетний Кузьмёныш, добежав наконец, и чуть не ткнувшись в старосту, — С земскими!

Мальчишка согнулся в поясе, уперевшись руками в бёдра и задрав голову кверху. Луп-луп голубенькими напуганными глазками… Тьфу ты, даже и подзатыльник такому не дашь! С единой оплеушины на тот свет могёт. И как только душа держится в несуразном тельце?

— В Бога душу… — заругался один из мужиков, сжав древко косы до побеления сильных пальцев, и чуть не до деревяшечного хруста. В иное время ему непременно высказали бы за божбу всяково, но — начальство! В селе! Тут и святой забожится-то, не то што мы, грешники. Многоопытные мужики за всю свою жизнь натвёрдо усвоили, што начальство, оно не к добру. Либо тяготы новые християнам придумали, либо в солдатчину набор, либо иная какая гадость. Известное дело — чиновники! Уу, семя крапивное!

— Точно?! — староста склонился над заробевшим Кузьмёнышем, глядя на него вмиг посуровевшими глазами громовержца. Истукан каменный!

— Агась! — мальчишка закивал быстро-быстро, мотыляя тонкой шеей с несуразно большой головёнкой, — Мине бабка Лукерья вот так к себе пальцем, потом за ухо хвать! Больно! Вывернула ишшо так… А!? И в ухо всё што надо и наговорила! Земские с ним, но она не разобрала, хто такие, и писарь волостной.

— Ишшо и писарь! — заполошно ахнули среди баб, — Не иначе война, рази посреди лета вот этак! В солдатчину никак брать будут, а у мине Феденька в возраст вошёл, только обженить собрались!

Баба напугано закусила платок, а в её рано выцветших серых глазах начала проступать нешуточная паника, заражая прочих.

— Как же, Феденька… — всхлипнула она, из последних усилий сдерживая вой.

— Цыц, дуры! — староста гневно насупил брови, и мужики повинных баб поспешили навести порядок, щедро раздавая затрещины и ругая супружниц — кто вполголоса, а кто и на всю ивановскую. По характеру!

Какая там косьба опосля таково?! Известное дело, летом один день год кормит, но вот же — приехала беда, откуда не ждали. Начальство! Известное дело, не с хорошими же они вестями?! Какая теперя работа, какое што? Беда пришла, беда!

Собрав струменты, християне пошли до села, сбившись пчелиным роем. В кудлатых головах зрели самые дикие идеи и предположения, потому как известное дело — баре! Чево от них хорошево когда было? Ась? То-то!

До начальства народ дошёл мрачный и взбудораженный донельзя. Воинственный, ощетинившийся сельскохозяйственными орудиями. Фаланга! Во времена былые — сила…