Отрочество (СИ)

— Какие пять минут!? — ужаснулась Фира, — Полчаса, не меньше! Другой город, другие люди! Это в Одессе за нас все всё знают, и на твои любимые штаны под босиком только плечами пожмут. А здесь они скажут то, што увидят своими глазами: к Бляйшманам приехали какие-то оборванцы! И всё, на весь Константинополь.

— Аргумент, — согласился я. — парни, поняли? В лучшее! И одеколоном навоняться не забыть!

Несмотря на запрошенные полчаса, Фира выпорхнула всего через десять минут, крутанувшись перед нами. Никакой особой разницы я не увидел, но закивал одобрительно, на што та просияла, взяв меня под руку с самым што ни на есть собственническим видом.

— Не так штобы чичероне, — предупредил я, открывая ворота, — Ёся Бляйшман провёл небольшую экскурсию, но больше засирал мне мозги своим странным, чем рассказывал о здешнем интересном.

— Ничево! — Санька жизнерадостно помахал картой, — Я ещё в Одессе запасся, в паломническом центре.

— Што-то мне подсказывает, што указаны там ни разу не кошерные ориентиры, — выразил я сомнение.

— Не смотрел пока, не… О! Да, ерундень, — брат досадливо сложил карту назад в карман.

— Ничего, язык до Киева доведёт! — подбодрил его, — Ну што, судари и сударушка? Отправляемся в экскурсию!

Закружившись по аристократическому Маалему с его деревянными особняками, выстроенными с пребольшущим вкусом, как-то незаметно дали кругаля, и оказались в бедных еврейских кварталах Хаскёя.

Улицы стали заметно уже, грязней и обшарпанней. Местами потёки, характерно попахивающие аммиаком. Да и народ тоже… попахивает. Недружелюбный народ.

— Што-то мине подсказывает, — прижимаю Фирину руку к себе чутка покрепче, шо в такие районы нужно заходить с опытными, а главное — хорошо вооружёнными экскурсоводами! Начали кружить в обратном направлении, стараясь не наступить во всякое, валяющееся на улицах, и не столкнуться с недружелюбными местными. Ишь, глазами сверкают!

Я с Фирой на идиш перешёл, штобы вроде как свои. А эти как взъярятся ни с того, ни с сего!

Не знаю, как и почуял эту каменюку, а только успел! Голову Фиры пригнул, да вниз, а там уже новые камни впополаме со слюнями летят.

— Бесноватые какие-то! — охнул Санька напугано. Но напуганный-то напуганный, ножик из кармана достал!

Мы с Мишкой только глазами друг на дружку, да и я сразу Фиру назад, а за ней Саньку. Штоб спины прикрывал, значица.

Сами с тросточками в правых руках, с ножами в левых, и спинами назад идём, каменья отбиваем. Какие тросточкой, а какие так, руками сбиваем.

А эти ярятся! Всё больше дети с подростками, но и взрослые есть.

— Блудница! — как завизжит, да и к нам. А сам хоть и нескладный да дрищеватый, но взрослый вполне дядька. Такой если добежит, то ого! Потому как глаза и слюни вдобавок ко взрослости. Ну а я хоть и не так штобы в форме, но уже и не совсем задохлик. Выпад по всем правилам фехтовального искусства, и кончиком трости — в пах. Н-на!

Тот пополам согнулся, да так, што ажно башкой в камни сцаные уткнулся, как бы и не с размаху. И на жопку! А под ней пятно расплывается.

Вой! Камни чуть не в два раза чаще полетели, только и хорошего в этом, што вовсе уж бестолково, и не так, штобы сильно. Частят!

А мы задом чуть не бег перешли! Слышу только иногда как Санька орёт:

— Расступись, суки! Всех попишу-порежу!

А голос такой, што вот ей-ей — верится, этот порежет. Хоть и на русском орёт, а ведь понимают! С ножом-то.

Каменюка скользком в лобешник зарядила, и кровища сразу. Не сотрясение, а так — сечка. Мелочь! Но мелочь она потом. А сейчас глаза заливает, мешает.

А потом всё больше пропускать стал. Не в голову! Руки, плечи, живот, ноги…

Ой, думаю, попал ты, Егор Кузьмич! Так попал, как нечасто попадал! И ладно бы сам, но невесту да братов втянул, вот где грех.

Умирать уже приготовился, ну или как минимум — заново в больничку, да надолго. И ладно бы только я, но Фира… И-эх! И отчаяние на сердце легло.

Но тут в одном из домов дверь отворилась, и старец вышел, да не боясь — на дорогу! Нас спиной загородил, руки в стороны, и только рукава чорные крылами вороньими всплеснулись. И по-своему! Звучно так, будто проповедь в церкви читает.

Не идиш, а другое што-то, только с пятого на десятое и понятно. Слушают! Орут, потом потише, ещё тише, потом совсем развернулись, да и ушли.

А старец, как так и надо. Будто и не сомневался, што послушают и уйдут. Хотя иначе одет! Иное течение, значица.

К нам повернулся, голову набок чуть, да и спрашивает на идише:

— Зачем вы в таком виде сюда забрели?

У мине от таково вопроса ажно заколдобилось всё. В каком таком?!

Старец только глаза наверх, и на иврите што-то такое… Вид такой, што будто Моисей с Богом разговаривает, только не шибко величественный пророк из Ветхого Завета, а будто молью поеден, и преизрядно. От старьёвщика пророк, из сундука нафталинового вытащен.

— Из России? Переселенцы? — и снова голову на бок, чисто птица ворон.

— Из России, но просто. В гости, — мне как-то не экзерсисов словесных, кровищу с морды лица утереть пытаюсь. Санька разговор и перехватил.

— … Маалем… Бляйшман…