Отрочество (СИ)

Попутчики мои выбрали стезю репортёров, получив удостоверения прессы ради самоуважения, но не будучи репортёрами профессиональными, командировочные от редакций получили самые символические.

— Так вы тоже репортёр, Жорж? — обрадовался Сент-Пьер, вялый кокаинист лет тридцати, с подорванным здоровьем и молоденьким сердечным другом под руку. Таким себе кокетливым, чуточку прыщеватым, жопастым парнишечкой, явно моложе семнадцати, Андрэ.

— Тоже, — вздохнул я, пытаясь не обращать внимание на подсознание, ворчащее што-то сильно нехорошее. Мужеложцы и мужеложцы, эка невидаль… Ко мне не лезут, ну и ладно.

Третий мой попутчик — язвительный крепыш двадцати двух лет, постоянно бравирующий своими студенческими похождениями и мышцами. Жан-Жак без особых на то оснований мнил себя «опасным малым» и покорителем женских сердец.

Впрочем, несмотря на все эти особенностями, поладили мы нормально, и неплохо сошлись за карточным столом. Так сошлись, што до самого Порт-Саида почти и не вставали.

Ну так и грех жаловаться! Ни много, ни мало, а почти тыщу франков я себе в бумажник положил.

— Вы как хотите, господа, — сказал я по прибытию в порт, вставая из-за стола, — а я решительно настроен прогуляться!

— Я с тобой, — отозвался Жан-Жак, — в самом деле! Какое-никакое, а приключение!

Порт-Саид показался мне достаточно интересным городом, с типично европейской колониальной архитектурой и местным колоритом, вроде европейски одетых туземцев, пальм и парочки встреченных верблюдов. Сделал несколько интересных кадров, и оживившийся Жан-Жак потянул меня в трущобы, за настоящей экзотикой.

В иное время я бы сто раз подумал, но сонный мозг не склонен к критическому мышлению. Следуя за французом, делаю время от времени небезыинтересные снимки, и вяло отмечаю, што трущобы становятся…

… всё более аутентичными.

Улочки всё уже, народ одет всё менее европейски, и белых людей вокруг, ну ни души! А эти всё нахальней, обступают. Чуть не вплотную!

… ловлю чужую руку в кармане, и как не раз уже бывало на Хитровке — пальцы на излом…

… перестарался.

Хруст. Визг. И пострадавший, араб лет под двадцать, тычет в меня острой железкой, зажатой в здоровой руке. Бешеные глаза, оскал нечастых зубов, и искреннее желание убить.

Шаг назад, уклон… блокировать рукой…

Успеваю заметить, но не почувствовать, кровавую полосу, прочертившую мне предплечье.

… замах… шаг назад и вбок… натыкаюсь на одного из аборигенов… места для маневра больше нет!

Тычок… блокирую, снова… и выхваченной из кармана навахой вскрываю горло. Как барану.

Хрип булькающий. И кровь веером — на лицо.

Тридцать седьмая глава

… и тишина может быть оглушительной. А потом — взрыв негодования, ярости, бешенства!

— Р-ра! — молотом по ушам, чуть не до разрыва перепонок. И рожи вокруг — пасти оскаленные, с тёмными глазами, белеющими от ярости до полной льдистости. Взметнулись палки, дабы покарать…

… шаг, и вот я с отобранной суковатой палкой бью одного из бесноватых в грудь приёмом из штыкового боя. Сильно бью, не дозируя, не жалеючи. Немолодой бородатый мужчина обвисает на палке, и тут же — второго по голове, опережая замах.

Без размаха, только штоб успеть первым. Осел тот наземь, кровь меж пальцев растопыренных строится, глаза бездумные в никуда устремил.

Дробью барабанной парирование прозвучало, ан не все и успел, часть на плечи да предплечья принял, крутанувшись для мягкости. Только зашипел сквозь стиснутые зубы.

Больно! Руки отсушены так, што не просто синцы, а мал-мала не переломы. Как только оружье не выпустил, и не знаю. На морально-волевых.

И близко! Нависли надо мной, вот-вот лавиной рухнут… Ужом извертелся, и по рукам загребущим ножом — н-на! Палкой тычок в подрёберье одному, в пах на возврате второму, да ногой в коленку третьему.

Не жалеючи, но и без силы особой — на скорость, штоб только отбиться. Вьюном завился, и какая там тактика! Какое хладнокровие! Рефлексы, на тренировках вбитые, да в драках отточенные.

Помню только, што главное — голову беречь, потому как если попадут, то всё. Я не баран-баранистый, головой ворота не пробиваю! Я ею думаю.

Затем пах беречь надо, позвоночник, коленки, живот… А мясо, так и Бог с ним! Нарастёт.

Отваливаются с охами и ахами покалеченные, ширше стало вокруг. Перехватываю палку за самый конец, и раскручиваю её в некоем подобии фланкирования, скользком цепляя самые наглые из бородатых морд. Морды, да коленки, да по рукам тянущимся. С хрустом!

Шире вращение, ещё шире… Толпа расступается, как воды морские перед Моисеем. Отхлынули.

Краем глаза вижу француза, бегущего из трущоб. Просто факт, без эмоций и выводов.

В одной у меня руке палка, в другой нож, предплечья кровят, под ногами труп… Ан нет, отсучил своё ногами, теперь всё — труп.

Молчание… потом кто-то из толпы начинает скандировать на арабском. Раз, другой, и вот уже они подхватывают, выкрикивая дружно… што-то там.

И теснят. Палки выставили, рожи оскалили, и разом все двигаются. Шаг, ещё шаг…

Чувствую себя волком в передвижном зоопарке, но куда я денусь? Иду, внимательно следя, штобы граница пустоты оставалась неизменной.