Отрочество (СИ)

— Право на самооборону священно, а тем более — белого человека от обезьян! — как выплюнуто, и взгляд холодно-бешеный на тюремщика. Да на руки мои глаза переводит, где сквозь бинты кровь проступила.

Начальник кланяется, и извиняется. Потеет за троих, воняет псиной. А у меня… не знаю, двойственность какая-то. С одной стороны приятно быть кем-то таким… ну, над толпой. А с другой — вроде как и с гнильцой приятность эта.

Обещаю себе обдумать, но потом, и задвигаю эту мыслю с гнильцой в дальний угол сознаний. Потом… Сейчас у меня — ну никаких мыслей! Спать хочу… и этот… стресс!

Да и консул… он как бы и за меня, но глаза такие рыбьи, да с душком притом, што ясно — за меня он только тогда, когда против местных туземцев. А если против англичанина, так и сам обезьяна.

Зато капитан моево пароходика — именинником! Усы дыбятся, походка у кота перед дракой. Он! Вытащил! Своего! Пассажира! Вот так именно, большими буквами на лице, чуть не даже написано.

А действительно ведь он. Жан-Жак первым делом к нему, а капитан Лефевр… или Ле Февр? В общем, поднял вооружённый экипаж и пассажиров из добровольцев, и к консулу! Поступок, как ни крути.

Вон, французские боевые пидорасы в толпе европейцев, морды самые решительные. Чувствуют себя героями, будто и в самом деле…

Обрываю дурные мысли. Помогли? И спасибо! А как, почему, да ёрничанье это — к чорту!

— Ты на Жан-Жака не сердись, — вертится вокруг меня этот… жопастенький, как нельзя сильно напоминающий бабу, хлопочущую вокруг побитово мужика, пусть даже и чужово, — ему руку сломали, потому и не полез дальше в драку.

Киваю, киваю…

Наскакивает… глаза горящие, в руках блокнот с карандашом, и вопросы, вопросы… Репортёр.

Их тут много, на пароходе-то. Казалось бы, ну какое дело французской общественности до паломничества кайзера в Святую Землю? Ан есть дело, и куда как побольше, чем самим немцам! Так выходит.

Репортёров французских в Палестине уже больше, чем всей свиты кайзера, а едут ещё и ещё. Почему? Французы! Понимают, што это — геополитика, и никак иначе! Глобальная.

Тик-так… в Европу приходит Немецкое Время. Лучшие товары — Пруссия. Лучшая армия — Прусская. Лучшая наука — Прусская.

И — узко им в Европе. Маршируют по Африке прусские солдаты, осваивают Южную Америку трудолюбивые немецкие колонисты, помогают Османской Империи военными советниками и кредитами. А теперь и Палестина… тик-так! Прусское время!

Каждая французская газета провинциальная, и чуть не листки информационные, норовят из первых рук… И едут репортёры и «вроде как репортёры», любопытствующие и просто туристы. Тревожатся. Понимают.

А я спать хочу! Только сперва помыться: кажется, будто и от меня теперь — зверинцем несёт. Думать — потом!

Отвечаю машинально на вопросы, и только вялая мысль бьётся в голове…

«… а не наговорю ли я лишнево?»

… и как оказалось сильно позже — наговорил-таки. А точнее, не столько даже наговорил, сколько за меня — додумали.

История небезынтересная, но в общем-то рядовая для здешних диковатых мест. Случается… да всякое случается!

Другое дело, што не каждый раз в Приключение прямо или косвенно оказывается замешано сразу пара десятков французских репортёров. В основном «вроде как…», но ситуацию это скорее усугубило.

Там, где опытный шакал пера накропает заметку в пару строк, «вроде как…» пишут эпос уровня Гильгамеша. Особенно если сами каким-то боком поучаствовали. Спутники Героя. Отблески славы.

… но об этом — сильно потом.

Тридцать восьмая глава

Проснулся с колотящимся сердцем, што чуть не рёбра перемалывает в труху. Руки трясутся, а в поту чуть не плаваю, хотя в каюте не так штобы и жарко.

Сон… всего лишь сон…

… кровь в лицо из распоротого горла. Веером. Долгонько ещё будет сниться мне это, ох и долгонько!

И ведь виновен тот араб, как ни крути, а — виновен! Сам в карман полез, никто не заставлял. Сам ножичком тыкать начал. Как ни крути, а самозащита чистой воды.

Но вот снится же… Снова, снова и снова, раз за разом. Зубы эти через раз, глаза бешеные, железо калёное в руке, а потом — кровь. Который раз уже за ночь просыпаюсь в поту холодном.

Полежав немного, повёл плечами, да и встал, одеваясь тихохонько, да глядя с раздражением на этих… ишь, парочка! Раздражение глухое… пришлось напоминать себе, што эти — в первых рядах с револьверами за мной пришли. И пусть настоящей опасности в оккупированном Египте для них никакой и не было, но всякое бывает. Полыхает иногда всякое, народно-освободительное.

Вот, как меня… забили бы, ей-ей! Просто потому, што белый. Оккупант. Враг. И попробуй, разъясни каждому тонкости. Да и захотят ли слушать?

На палубе прохладно и ветрено, остатки душевной дурноты быстро растрепались под морским ветром, как и не было. Потянулся со вкусом, похрустел суставчиками, да глянул на часы: скоро светать начнёт, можно уже и не ложиться. Проветрюсь немножечко, да и назад — умываться и зубы чистить, да в гальюн, а там и завтрак.