Отрочество (СИ)

— Благодарю, — не стал я отказываться.

— С историей оружие, — продолжил Альфонс, — снял с одного… хм, трофея. Удивился изрядно, всё-таки тот совсем дикий был — даже и не козопас, а козоёб, хе-хе-хе! И такое оружие. Откуда, как…

Он выразительно пожал плечами. Сейчас, при дневном свете и отошедший от действия наркотиков, Альфонс уже не кажется бастардом сатира, а просто — некрасивый мужчина, держащийся с большим достоинством.

— Действительно, — невпопад сказал Жан-Жак, задумавшись о чём-то своём.

Позже, в каюте, он подарил мне дерринджер, на што я отдарился ножом, тем самым. Судя по довольному виду Жан-Жака, сделал я всё верно. Простенький дерринджер, да на украшенную серебром наваху из Толедо, оно уже то на то и есть, ежели по деньгам, да ещё История впридачу.

Это мне брезгливо взять в руки ЭТОТ нож, потому как эмоции и сны, а ему — интересное оружие в коллекцию. Самое то для рассказов млеющим феминам.

Вид Святой Земли всколыхнул во мне давно забытые религиозные чувства, и я забормотал молитвы, не отрывая глаз от приближающейся на горизонте полоске земли. В своём поступке я оказался не одинок, религиозные чувства охватили, пожалуй, едва ли не всех пассажиров.

Молился так, да думал о всяком божественном, пока не причалили, да не поставил стопы свою на Землю Святую…

— М-ме-ее! — дурниной заорала коза, сорвавшаяся с верёвки, — М-ме-ее!

Религиозный экстаз пропал, и тут же пришло чувство вины, собственной греховности. Потом стало смешно, и просто — земля, без всякого экстаза.

Холмистая, с редкой растительностью, с выжженной почвой, на которой растут только нечастые деревья, да жёсткая даже на вид трава, годная только козам да верблюдам. Как есть верёвки, хоть сейчас садись, и канат плети.

Но красиво! Пейзажи и правда библейские, будто знакомые с самово детства… Хотя о чём я! Канешно знакомы!

Гефсиманский сад, гора Кармель, Синай… это и многое другое — разом библейские сказки, и история с географией! Каждый камень… не знаю, сколько врак, сколько правды, но интересно — страсть! Я не я буду, а облажу всё, што только можно облазить, а што не вполне льзя, но не очень гонят — тоже!

Остро пожалел об утрате фотоаппарата. Такие снимки! Карточки, канешно, и так купить можно, да открыток полным полно. Но штобы самому… эт совсем другое дело!

Ну, хоть рисовать умею. Не штобы и совсем хорошо, но лучше, чем никак. Или купить?

Я задумчиво подёргал себя за мочку уха, представляя здешние цены, и сопоставляя их с собственным бюджетом. Владимир Алексеич дал мне денег на дорогу, да плюс символические командировочные и выигранные на пароходе франки, но… мало, как есть мало.

Непростая дорога, да недавнее пребывание кайзера, да куча репортёров с любопытствующими. Ого, как высоко должны были подскочить цены! Особенно на всякое репортёрское и жильё.

— Вам есть где остановиться? — ненавязчиво осведомился Альфонс, прерывая мои размышления. Он што, решил меня вроде как под опеку взять?

«— Дойче камараден» — откликнулось подсознание вовсе уж странным, без какого-либо перевода.

— У темплеров[57], — отзываюсь, приглядывая за улыбчивым, дочерна загорелым немолодым арабом, грузящим мои чемоданы на повозку, запряжённую осликом. Араб похож на пересушенную урючину, и поразительно уместен на этой выжженной земле. Такой же выжженный, пыльный, пахнущий травами, оливковым маслом и немного — потом.

— Однако, — не без удивления отозвался один из знакомых пассажиров, ненароком подслушавший беседу, — связи у вас, молодой человек!

Чуть улыбаюсь в ответ — да, связи… Не рассказывать же, што они хоть и есть, но немножечко не такие.

Улыбчивый долговязый Вильгельм, с ещё не сошедшими юношескими прыщами, из немецкой колонии Одессы, у которого я учился играть на аккордеоне — из меннонитов. Не друг, но приятель, а его отец каким-то боком партнёр дяди Фимы.

У меннонитов — родственные и религиозные связи с темплерами, а у дяди Фимы партнёрские с меннонитами, и вполне ожидаемо — с местными, палестинскими жидами. Несколько телеграмм прямо с вокзала, и — ждут.

— У кого останавливаетесь? — похоже, Альфонс решил взять надо мной што-то навроде шефства. Называю адрес, и тот кивает — дескать, запомнил.

Смущённо кашлянул тот самый, ненароком подслушавший, и я, повернувшись, развожу руками. Понимающий, но несколько резковатый кивок головой… с жильём здесь большие проблемы, да…

— Кармель Штрассе, — говорю арабу, и тот, всё такой же улыбающийся, похлопывает ослика по боку. Дёрнув боком, тот вывалил на дорогу содержимое кишечника, и затопал по пыльной дороге, мелко семеня аккуратными копытцами.

Напевая што, араб двинулся вперёд, ведя ослика в поводу, глядя вокруг незамутнёнными глазами человека, не задумывающегося о хлебе насущном. Вертя головой по сторонам и пытаясь запечатлеть глазами каждый дюйм, я двинулся за ним.