Отрок московский

– Жалко. Они не виноваты ни в чем. Их не убивать надобно, а лечить. Это раз.

– А что будет «два»?

– А два будет, что по ним всех детей Протея равняют.

– Детей Протея? – удивился Никита.

– Ну да. Мы себя так называем. Истинные оборотни, решившие, что друг другу помогать надо. Сами себе не поможем, кто нам поможет? Мы давно уже сговорились. Во всех державах и землях живем, но, если с кем-то из своих беда приключилась, все бросаем и на помощь спешим. Так и мне помогал сакс Вульфер. И Будрыс – он в землях земгалов живет. И… Да что мне вам перечислять имена, коль вы этих людей никогда не знали, да и не узнаете, пожалуй.

– А почему не узнаем, почтенный? – насторожился Вилкас.

– Да потому что у вас свой путь, а у нас свой. Если бы в ком-то из вас искра была, как в Любославе, я бы почуял. Но вы – простые люди. Славные вьюноши. Честные, отважные, добрые. Вам больше с людьми дело иметь, а мне – с оборотнями.

Над полянкой повисла тишина, которую нарушали только фырканье пегого жмудка да потрескивание жира, капельками срывающегося с заячьих тушек. Ордынец кончиком ножа потрогал одну из них. Облизнулся.

– Скоро там уже? – сглотнув слюну, спросил Вилкас.

– Еще самую малость.

– Да? А может, пора уже? Горячее сырым не бывает…

Никита едва не расхохотался. Не у него одного живот от голода к хребту прилип. Хотя литвин всегда был не прочь хорошенько поесть – с его-то ростом и шириной плеч. Парень неуклюже прикрыл улыбку ладонью, но было поздно. Чужой смех заразителен, а уж смех друга и подавно. Прыснул в кулак Улан-мэрген. Захохотал, запрокидывая голову, Вилкас. Глядя на них, не выдержал и грустный, словно ослопом пришибленный Любослав. Покачал головой и усмехнулся в седые усы Финн.

– Давай, дели уже, сын Великой Степи, – махнул рукой старик.

Осторожно принимая из рук татарина горячую, сочащуюся жиром заячью ляжку, Никита поинтересовался, как бы невзначай:

– Я когда на княжьем суде стоял, так Ярослав Васильевич сказывал, мол, мертвеца нашли в Витебске. Горло разорванное, будто его медведь заел… Ничего пояснить не хочешь, почтенный Финн?

Старик мигом посерьезнел. Коротко кивнул на бывшего лесного атамана.

– Любослав пояснит.

Тот засопел носом, набычился, будто бы собрался оборачиваться «гнедым туром, золотые рога». Но заговорил ровно:

– Виноват я. Каюсь и у Господа просить прощения за свои грехи буду. Я и раньше праведником не был. Случалось убивать, как же без этого, ежели разбоем живешь? Только я старался все же честь блюсти и понятия разбойничьи соблюдать. Последнего не отбирал, вдов-сирот не грабил, а что купцов богатых на тракте останавливал, так тоже не обдирал как липку. По-хорошему просил поделиться. Если делились, миром отпускал, еще и своих молодцев давал в провожатые, чтобы кто другой не обидел. Убил-то всего пару раз. Охранников чересчур ретивых – они за топоры схватились, еще не выслушав, что мы им предложим. И по пьяни раз в кабаке… Силы не рассчитал. Я его кулаком, а он головой об угол стола… Ну так это давно было, когда я еще… – Он не договорил, махнул рукой, но Никита догадался: Любослав, прежде чем подался озоровать на большую дорогу, занимался полезным делом – может быть, даже князю какому-нибудь служил, а вылетел из дружины по глупости. – Но не об этом я. Когда ты, Никита, меня побил на Смоленском тракте, я сильно обиделся. Будто всколыхнулось все в душе, света белого невзвидел. И такая злость разобрала… Только не сразу, а уже когда нас с Ермолаем связанными в конюшне бросили. Представь себе только: холодно, руки-ноги затекли, в голове не пойми что творится…

– А не надо было грабить купцов! – звонко воскликнул Улан.

– Ой, кто бы уже говорил… – отмахнулся от него, как от назойливой мухи, силач. – Знаю я ваше племя…

– Мы с боя берем! – вскинул подбородок ордынец.

– Успокойся, Улан, – осадил его Никита, отлично знавший, как иногда страшны бывают татары, дорвавшиеся до беззащитных селян. Парнишка замолчал, хоть и насупился, как мышь на крупу.

– У Ермолая ножичек засапожный был, – продолжал Любослав.

«Не углядели охраннички Андрашевы? – с досадой подумал Никита. – А туда же…»

– Если бы один я был или Ермолай, – будто услыхал его мысли атаман, – не освободились бы. По рукам и по ногам повязанные. А так мне удалось ножичек-то вытащить. С горем пополам веревки перепилили. Выбрались. Тут Ермолай… Он мужичок гадостный был… Прости Господи, что скажешь!

– Да я заметил, – кивнул Никита.

– Это ты его по носу приголубил?

– Я.