Отрок московский

Давно уже он не испытывал такой свободы, душевного подъема и уверенности в победе. Да какой Андраш Чак способен противостоять таким союзникам? На бегу парень косился на стелящихся справа и слева огромных медведей. Если в разговоре с новыми знакомцами у костра его глодал червь сомнения – ну мало ли что тебе наплетут? – то теперь всякое недоверие отпало. Финн с Любославом были самыми всамделишными оборотнями. Несмотря на то что старик предупредил ребят и объяснил, кто в кого перекинется, в первый миг, когда за елки ушли два человека, а обратно появились две медвежьи морды, у Никиты пропал дар речи. Два огромных зверя: один бурый, привычной масти, а второй – желтовато-белый. Такие водятся на далеком севере: в Лапландии, в землях самоедов и лопарей. Шкуры белых медведей очень редко попадали на торжища и вовсе не потому, что зверь редкий или везти далеко, а потому, что охота на них сопряжена с огромной опасностью. Если разлютится хозяин северных пустошей, то никому мало не покажется.

Улану, как самому младшему, поручили собрать одежду оборотней, уложить ее в мешок и везти с собой. На привалах они намеревались отдыхать как обычные люди. Финн вообще заметил, что долго быть в зверином обличье нехорошо – можно привыкнуть и навеки утратить человеческую сущность. С неопытными оборотнями, которых не нашел вовремя умудренный наставник, подобное иногда случается. А чтобы по собственному желанию перекидываться туда и обратно, то в зверя, то в человека, дети Протея давно придумали особый знак – громовое колесо. Старинный символ, сохранившийся у народов, населявших земли от легендарной Похъёлы[128] до греческих островов, от реки Итиля до белых берегов Альбиона. Он изображал колесо повозки бога грозы – Перуна у славян, Перкунаса литовцев, скандинавского Тора, галльского Тараниса. Достаточно было начертить его на пне или валежине, воткнуть в середку нож и перепрыгнуть. Обычно, намереваясь побыть какое-то время в звериной шкуре, оборотни оставляют знак, чтобы вернуться к нему и вновь стать человеком. Но в походе-то вернуться не получится. Вот потому Финн подробно объяснил ордынцу, как рисовать громовое колесо, в какую именно сторону должны быть загнуты его спицы, как втыкать нож.

Теперь перед стоянкой Улан уходил в лес, искал подходящий пень и делал засечку, вырезая на ней громовое колесо. Нельзя сказать, что ордынец тяготился этой службой. Если первый день или два он слегка дичился огромного бурого медведя, на котором ему пришлось ехать верхом, то потом приноровился к размашистой, но мягкой иноходи, начал глазеть по сторонам, болтать на ходу с друзьями. Даже лук снарядил, успевая следить за кустами – вдруг взлетит тетерев? И бил птицу влет мастерски. В одной стае, выпорхнувшей из заснеженного ельника, успел подбить трех птиц подряд, прежде чем они отлетели слишком далеко.

Хуже всех приходилось Вилкасу. А все потому, что его верный Пегаш, в отличие от людей, никак не хотел привыкать к бегущим рядом хищникам. Конь дичился, прижимал уши, вращал глазами, плохо слушался повода. Литвину приходилось непрестанно с ним бороться, а от этого к вечеру изматывались оба. И, вместо того чтобы просто стреножить, сыпануть в сумку зерна и отпустить, коня, взмыленного, приходилось отшагивать, чтобы хоть чуть-чуть остыл.

Поэтому двигались обычно так. Финн – белый медведь – отправлялся вперед на разведку. Отстав шагов на пятьдесят, скользил на лыжах Никита, радуясь приволью, свежему морозному воздуху, упруго ударяющему в щеки, искристому снегу, тихому лесу. Рядом с ним вроде бы лениво, но удивительно быстро перебирал лапами Любослав – бурый медведь, а на его спине важно восседал Улан-мэрген. Позади них, еще на полсотни шагов, рысил на Пегаше Вилкас. Жеребцу приходилось нелегко под тяжестью здоровяка-литвина и переметных сум с припасами, поэтому время от времени всадник переводил его на шаг, давая передохнуть. Иногда Никита замедлял бег, чтобы поговорить с Вилкасом, понимая, что тому скучно все время ехать в одиночестве. Ближе к вечеру, когда тени от елей становились длинными и причудливо змеились по подкрашенному закатным солнцем сиреневому снегу, оборотни с Уланом уходили далеко вперед. Выбор спокойного и удобного места для ночевки Финн всегда оставлял за собой.

Обычно, когда Никита и Вилкас догоняли медведей, на поляне весело горел костер, а в тот вечер, когда Улану удалось славно поохотиться, жарились насаженные на палки тетерева.