Отрок московский

Вдвоем тихонько пошли, стараясь не тревожить заснеженный лапник, прислушиваясь и держа оружие наготове. Никита мысленно потянулся к домовому, мирно дремлющему у него за пазухой, но «дедушко» молчал. Он вообще перестал разговаривать с парнем после того дня, как они повстречались с Финном и Любославом. И по ночам выбирался из куклы очень редко. Только чтобы проглотить пару крошек хлеба. Или обиделся на что-то, или устал от долгого путешествия. Домовые, они привыкли в тепле жить, за печкой да по сусекам, любят молоко и мед. А тут что? Сухие корки, мороз, ночевки у костра в лесу. Не помер бы… Никите, с одной стороны, было жаль «дедушку», вынужденного скитаться вдалеке от родного очага, а с другой стороны – он уже привык к нему. Да и куда домового денешь? В чужую избу отдать? Так там свой хозяин есть. Это если вдруг наткнешься на людей, новоселье справляющих…

– Кажись, вижу! – шепнул Вилкас.

Он показал пальцем в просвет между раскидистыми елями.

Огненно-рыжий сполох метнулся через поляну. Никита вскинул лук, натягивая тетиву до щеки, и только потом сообразил, что это лисица. Сердце колотилось, как бешеное. Парень опустил оружие, зачерпнул пригоршню снега и обтер лоб и щеки.

– Ты чего? – удивился литвин.

– Сам не знаю… Дерганый стал. Устал, наверное. – Парень вздохнул, поёжился. – Пойдем, посмотрим?

– Идем!

При их приближении несколько зверьков молнией метнулись с поляны. Куницы, скорее всего. Четыре ворона лениво перепорхнули подальше, посматривая на людей осоловевшими глазами. Еще с десяток птиц сидело на деревьях.

Никита задумчиво уставился на испещренный следами снег. По всей видимости, здесь перебывали падальщики со всех окрестностей. За исключением волков.

Три пятна от костровищ. Два ряда мертвых тел.

И еще один труп, привязанный к березке.

Он-то и заинтересовал Никиту больше, чем остальные.

Еще издали мертвец показался знакомым. Разворот плеч, ровная борода. Правда, сейчас ее покрывала смерзшаяся сосульками кровь.

– Илья Приснославич… – прошептал парень. – Вот не думал, не гадал свидеться.

– Это тот смоленский воевода, что тверичам повстречался, – сказал Вилкас. И присвистнул. – Ты гляди, чем его!

Но ученик Горазда и сам уже узнал свое любимое оружие – кинжалы-теча.

Он подошел, стараясь не смотреть в залитое потеками крови, кое-где расклеванное лицо Ильи. Взялся за рукоятки, потянул. Сталь намертво заклинилась в древесине. Кинжалы не сдвинулись ни на волосок.

– Дай-ка я! – Литвин уважительно, но настойчиво оттеснил парня плечом, захватил широкими ладонями утонувшие в них рукояти. Крякнул и вырвал.

Никита ожидал, что голова воеводы сейчас безжизненно упадет на грудь, но она не шелохнулась.

«Замерзла!»

– Откуда же они тут? – удивился Вилкас, протягивая теча Никите.

– Да с собой, видать, возил. – Парень принял оружие, обтер клинки снегом и замер, раздумывая, сунуть за пояс или упрятать в мешок.

– Тебя искал, – кивнул литвин.

– Да. Искал меня. А нашел…

– Кого?

– Смерть свою нашел, – вздохнул Никита.

– Это точно… И, похоже, все смоляне с ним. Поглядеть бы, с кем они сцепились. Из-за чего, мы все равно не узнаем.

Они подошли к трупам. Лесное зверье и птицы постарались на славу. Лиц и рук не осталось ни у кого из убитых. А вот одежда и оружие. Татарские куяки и калбаки ни с чем не спутаешь. Почти два десятка ордынцев лежали ровнехонько. Сразу видно – свои укладывали. Хоть нукуры и не смогли похоронить товарищей согласно обычаям предков, но последние почести воздать постарались: мечи, сабли и луки оставили при покойниках, раздевать и разувать не стали. Смолян свалили как попало. Но одежду и обувь тоже не тронули. Скорее всего, татарский отряд не за добычей в полоцкие земли заявился. Зачем обременять себя и коней лишним грузом? Стало быть, никакие другие ордынцы здесь оказаться не могли…

– Это он, – одними губами прошептал Никита.

– Кто – он? – не понял литвин.

– Федот. Татарва его Кара-Кончаром называет. Помнишь, Улан рассказывал?

– Помню. – Вилкас охнул, полез пятерней под мохнатую шапку. – Он же…

– Да. Он моего учителя убил. Который и его учителем тоже был. Он меня хотел убить.

– Я помню.

Никита крутанул течи в пальцах. Как давно он не держал их в руках.

– Знаешь, Волчок, я боюсь.

– Да ладно! – опешил литвин. – Ты? Боишься?

– Боюсь. Дядька Горазд всегда говорил, что Федот лучше моего учился. К моим годам он ему уже мечом работать доверял. А мне только подержать давал. Стойки, равновесие…

– И что?

– У него теперь меч учителя. Посмотри на этих смолян. – Никита указал на одного убитого дружинника, горло которого перечеркивал ровный разрез. – Все сходится… Правду Улан говорил – Федот и учителя только потому убил, что мечом хотел завладеть.

– Пускай подойдет поближе! – Вилкас взмахнул палицей.

– Ты себе представить не можешь, как он опасен. – Парень покачал головой. – Смотри! Этот убит цзянем. И этот, и эти двое… Он, почитай, в одиночку половину смолян положил, если не больше.

– Ничего! Не надо бояться, Никита! Ты с кинжалами. Я с дубиной. А если сзади еще Улан с луком стоять будет? И оборотни… Какой Федот нас напугать может? Федот, да не тот…