Отрок московский

– Да был тут один… Дать бы ему пинка хорошего. Да где уж мне, простому мужику! У него и слуги, и охрана, и у самого морда – в двери не пролазит. Не зарабатывал потом и мозолями куска хлеба, поди.

– Да постой ты! – прервал его парень. – Что за мадьяр, я тебя спрашиваю?!

– Ты это, малец, рта на старших не открывай… Зеленый еще… – набычился Паленый.

– Ответь ему, – мягко посоветовал Любослав, выкладывая на столешницу кулаки размером с кружку. – Тебя же человек добром спрашивает.

– Добром? Да вы, я погляжу, все тут одним миром мазаны! Разбойники! Управы на вас нет!

Услышав о лесных молодцах, оборотень сник и даже ссутулился, как показалось Никите. Он сильно стыдился своего прошлого.

Положение спас Вилкас. Порывшись в кошеле, он выудил еще одну монетку – старую, с обкусанными краями, затертую до невозможности, зато серебряную. Положил ее на стол.

– Ты, мил-человек, ответь на наши вопросы. Пожалуйста. Чего тебе стоит?

– А что вам за дело до купцов проезжих? – скорее по привычке ерепенился Паленый, но глаза его неотрывно следили за плоским кусочком серебра, будто мышь за гадючьим жалом.

– Может, у нас торговый интерес? Почем ты знаешь? – веско проговорил Финн. – Ты уж расскажи, а мы подумаем, чем тебя отблагодарить. Нам, торговым людям, за удачей и прибылью гоняться нужно, как охотнику за белкой.

Хозяин постоялого двора обвел присутствующих затравленным взглядом. Выбор несложен: или хоть чего-то подзаработать, или по шее накостыляют. И кому потом жаловаться? Полоцкому князю? Рижскому архиепископу? К Витеню в Новогрудок челобитную везти? Делать нечего, надо рассказывать…

– Да заехал тут третьего дня один, надутый, что петух. С охраной, со слугами…

– Это мы уже слышали. Ты поведай нам, почтенный, – вкрадчиво прервал его оборотень, – как звать гостя торгового, из каких он земель, чем хвастался…

– А то он со мной беседы беседовал! Нужен я ему! Он тут с рыцарем за столом сидел и лясы точил.

– С каким рыцарем? С тевтоном?

– Да непонятно, с каким…

– Откуда же ты прознал, что рыцарь? Или он тебе как представился по-особому?

– Ну, гости дорогие… Совсем вы мне голову заморочили. Кто же так с мечом управляется, коль не рыцарь?

– Да мало ли у князей славных дружинников? – пожал плечами Вилкас. – Или оскудела земля Русская добрыми бойцами?

– Ну, это само собой… А только не русский он. Говорит вроде как по-нашему, а все едино слышно – не русский.

– А ты как думаешь, уважаемый, из каких он земель? – Литвин встал на след, как хороший охотничий пес.

– Да откуда мне знать? Он со мной мало говорил. Пришел пешком, седмицы две тому назад. Сказал, что конь его пал верстах в двух на дороге. Хотел к кому-то из проезжающих прибиться, да только снегопады начались – не приведи Господь! – Паленый истово перекрестился. – Вот он у меня и просидел… Все на заднем дворе мечом махал. И в стужу, и в метель.

– А не Жоффреем де Тиссэ его звали? – будто невзначай осведомился Вилкас.

– Да леший его упомнит! – отмахнулся хозяин. – Молился на латинском, как немцы… И еще, что ни скажи ему, что ни подай, нос воротит и бурчит: «Мёр саваж, мёр саваж…»[130] Тьфу ты! Хоть язык полощи!

Парни переглянулись.

– Он, – шепнул литвин. – Он самый. Он так завсегда бранился, ежели грязь видел или избу курную. Дикарями русских людей звал за то, что избы и терема из дерева строим, а не из камня, как у них принято. А уж как о бане отзывался – я смеялся, чуть кишки не порвал. Говорит, они там в дыму, в чаду, словно черти в преисподней, инферно, по-ихнему. Дикари, говорит, а сам раз в полгода в лохани ополоснется…

– Неужто так свезло? – не в силах поверить, пробормотал Никита. – Чует мое сердце, не зря рыцарь Жоффрей тогда сбежал от смолян. Человек с чистой совестью среди ночи не побежит, да еще с колдовством…

– С каким еще колдовством? – немедленно встрепенулся Ванька Паленый. – Ты мне бросай тут ведовство разводить!

– Это мы тут ведовство разводим?! – воскликнул литвин и грозно сдвинул брови. – А кто чародея поил-кормил, а?! Этот рыцарь – колдун! По приказу смоленского князя, Александра Глебовича, его следует немедленно изловить, связать и княжьим дружинникам передать! На то и грамотка припасена! – Он похлопал себя по груди.

– А пособников чародея, – подхватил его игру Любослав, – бить плетьми и продать в холопы!

Лицо хозяина побелело, а шрам стал синюшным. Ванька проворно сполз с лавки, бухаясь в ноги Финну.

– Не погуби, батюшка! Не по злому умыслу, а только по глупости и темноте беспросветной! Не дай в обиду! Век буду Бога за тебя молить! Ноги мыть и воду пить…

Выкрикивая неожиданно визгливым голосом, он непрестанно ударялся лбом об пол, да так искренне и старательно, что Никита всерьез испугался – не разобьет ли?

– Или убьется, или покалечится… – еле слышно прошептал Вилкас.

Вместе с клубами чада и копоти в зал ворвалась Ванькина жена. Очень быстро сообразив, что к чему, она рухнула на колени рядом с мужем и завыла тоненько и противно:

– Сми-и-илуйся, боярин… Не погуби-и-и души безви-и-инные…