Оцепенение

Некоторые голоса я узнаю, даже понимаю, что они говорят.

Например, я слышал испуганный голос Ракель. Она сказала: «Что ты с ним сделал?» И потом: «Если хоть один волосок упадет с его головы, я… – И потом: – Позвоню в полицию, если ты сейчас же не уберешься из моего дома, понятно?»

Мужчина ответил что-то на сконском диалекте. Слов было не разобрать, но было слышно, что он очень-очень зол.

Голова тяжелая, я очень устал, но все равно задаюсь вопросом: она говорила с Улле? Он вернулся?

Но Голоса всегда затихают.

Истончаются, превращаются в пыль и осыпаются на мокрый пол пещеры.

Иногда загорается Свет.

Он яркий и резкий. От него больно глазам. Я жмурюсь, чтобы не ослепнуть. Свет хватает меня, сжимает, как отжимают мокрое полотенце. Клюв горит огнем.

Наконец я возвращаюсь обратно в Тело. Другое тело, с руками вместо крыльев.

Но это длится недолго. Я чувствую острую боль в ягодице, и секундой позже внутри разливается тепло.

И я снова падаю.

Падаю через пол, через землю, через скалу – в пещеру. Дрожу, нахохливаюсь, прячу клювик в перышках на груди.

В пещере неплохо.

Тут нет боли, нет голода, нет страха.

Тут все предсказуемо. Тут все подчиняется мерному ритму, какой бывает у волн или сердца. Через равные промежутки Темнота передает меня Свету, а тот передает меня Темноте.

До того, как…

До того, как…

Где-то над моей головой пещера меняет свой цвет. Черный уже не такой черный. Контуры становятся четче, воздух чище.

Это Свет, и он сильнее, чем прежде. Он светит все ярче и ярче, превращается в солнце и вырывает меня из темноты, как морковку из грядки.

Резкий свет причиняет мне острую боль.

Я чувствую руки, ноги, пальцы ног на чем-то мягком. Сердце я тоже чувствую, это не птичье сердце, а человеческое, и оно тяжело стучит в груди. Я чувствую тяжесть в голове и кровь в венах.

Есть и другие ощущения, неприятные: во рту у меня пересохло, язык прилип к гортани, в носу что-то торчит…

– Гаааа арггггг, – издает мое тело.

Эти животные звуки исходят от меня.

Я пробую увидеть Свет, несмотря на резь в глазах.

Надо мной с потолка свисает гигантский паук. Тело огромное, как у человека. Брюшко, голова и выступающие челюсти синие, а лапки длинные и черные.

Я пытаюсь закричать, но не могу. Чувствую только, как струйка теплой слюны стекает с губ по щеке.

Паук приближается, я вижу, как он протягивает ко мне свои кошмарные волосистые лапы…

На синей голове – металлические глаза, поблескивающие на свету.

Я кричу снова и снова, и под конец мне удается спугнуть огромное насекомое. Оно застывает и у меня на глазах меняет форму.

Лапки превращаются в черные нейлоновые ремни и пластиковые держатели. Синее тело становится четырехугольным. Глаза превращаются в металлические заклепки.

Я моргаю и пытаюсь понять.

Что за чертовщина?

Это не паук, это чертова переноска Юнаса. С помощью которой Ракель его передвигает.

Я лежу под ним на кровати.

На кровати Юнаса.

Осознать это – словно получить удар в живот.

Что я делаю в кровати Юнаса? Я что, болен?

И где Юнас?

Я пытаюсь позвать Ракель. Она должна знать, что произошло. Должна объяснить мне, почему я, а не он, лежу тут в постели, как мертвый тюлень, не в силах пошевелиться.

Я вспоминаю, как Юнас лежал в постели – с кожей бледной, как полированный мрамор, – и не дышал.

У меня волосы встают дыбом.

Юнас мертв?

Я пытаюсь повернуть голову, чтобы разглядеть тумбочку, но не могу. Я приказываю телу повернуть голову, но оно отказывается меня слушаться.

Я делаю новую попытку. На этот раз мне удается немного повернуть голову, но столик все равно не видно.

Я снова пытаюсь. Закрываю глаза, концентрируюсь, представляю, как легко двигаю головой в сторону.

Один сантиметр.

Открываю глаза.

Вижу тумбочку со свежей розой в вазе. Рядом тюбик с кремом и бальзам для губ. Виден край календаря над тумбочкой.

Двадцать четвертое июня.

Не может быть. Сегодня же двадцать второе июня, праздник середины лета.

Не мог же я пролежать тут два дня?

От этой мысли комната начинает вращаться перед глазами, в ушах шумит:

– Гаааа…

Я пытаюсь подавить крик, но он помимо моей воли рвется из груди, словно тоже хочет отсюда сбежать.

Я смотрю на тумбочку, на розу в вазе. Потом опускаю взгляд на царапины на тумбочке, до которых Юнас пытался дотянуться рукой.

И я вижу.

С моего места в кровати я вижу, что это не царапины.

Это буквы.

Вырезанные, точнее, выцарапанные на фанере. Кривые, неровные, они составляют всего одно слово.

ПОМОГИ!

Пернилла

– Конечно поможем! Я тебе тысячу раз уже говорила. Не нужно бояться просить помощи. Когда мне в следующий раз понадобится помощь, я обращусь к тебе, вот и все. – Объятия Стины теплые и надежные, голос полон уверенности. –   Когда я в следующий раз встречу какого-нибудь придурка и он разобьет мне сердце, – со смехом добавляет она.

Мы сидим на покрывале на скале в сотне метров от гавани в Стувшере.