Отщепенец

Седрику кажется, что его едят целую вечность. На деле проходит секунда, не более, от начала атаки фагов, и голос капитана Линдхольма рявкает так, что впору оглохнуть:

– Спецкоманда – режим два! Импульс!

Убийственный поток извергается в пространство. Не вдоль оси вращения, как у всякого уважающего себя пульсара, а радиально, от Кольца к Ядру. Отработка направленного коллективного эмо-удара, удерживание волны не менее девяноста секунд, без снижения мощности – это стоило менталам Ларгитаса адских усилий и мучительных тренировок.

Козленок заточил рожки до бритвенной остроты.

Ментальный удар такой силы разнёс бы в клочья начинку черепа любого человека, превратив мозг в мутный безмысленный кисель. Человека? Одного-единственного? Взвод штурмовых десантников ползал бы на четвереньках, пуская слюни на асфальт плаца. Фаг, обитатель космоса, ты не человек. Вас там целая стая. Что скажет стая на наше радушное приветствие?

Волновые щупальца судорожно дёргаются, отпускают добычу, скользят прочь. Кажется, что монстра ожгло высоковольтным разрядом. Радоваться рано, знает Седрик. Радость – помеха в бою разумов.

– Держать синхрон! Импульс на максимум!

Седрик держит. Вместе с товарищами Седрик Норландер раскачивает таран и бьёт, бьёт, бьёт.

– Будешь ещё?!

Грязно-белый потолок в разводах мелких трещин. Чёрная змея брючного ремня взлетает к нему. Сверкает жало пряжки, начищенной до блеска. Свист, влажный звук хлёсткого удара. Боль обжигает, рвёт кожу, проникает глубже, глубже, лишая воли, отказывая в сопротивлении…

– Будешь, я спрашиваю?!

– Не надо! Я не бу…

Змея не знает жалости. Змея вновь устремляется к потолку…

Боль, страх, ужас.

Чьи?

Седрика Норландера, помноженного на десять.

Проанализировав чужие чувства на тренировках, изучив специфику и направленность, пропустив их через себя, словно электрический ток, эмпаты делают чужое своим. Это единственный способ усиления эмоций, сгенерированных не тобой. Зацикленная, закольцованная, присвоенная энграмма чистого, как спирт, негатива выжигает Седрика, съедает его изнутри.

Не давая фагу сожрать его снаружи.

Флуктуациям континуума всё равно, что потреблять – радость или ужас. Не люди, вернее, нелюди, флуктуации жадны до любых энергоемких страстей белкового организма – пищи, которой нет в обычном рационе фагов. Но сегодняшний ужас – концентрат, опасный даже для существа, состоящего из волн, лучей и полей.

– Оставь его! Прекрати!!!

Боль отпускает. И отец отпускает. Большой, страшный, багровый от ярости, он дышит с хрипом и присвистом. От отца несёт перегаром. Всем телом он разворачивается к маме:

– Что? Что ты сказала?!

– Не тронь его!

– Повтори!

– Не тронь!

– Учить меня вздумала?

С размаху отец бьёт маму кулаком по лицу. Мама отлетает к стене, ударяется головой, сползает на пол. Мамин рот в крови, из носа тоже течёт кровь.

– Мама! Гад! Убью-у-у-у!!!

Убиваю. Убиваю. Убиваю.

Энграмма – кристалл.

Разные грани единого целого. Каждая дарит новые оттенки негатива, раскрашивает несущую кси-волну чёрным и коричневым, багровым и чернильно-фиолетовым. Эмо-шквал выплескивается в реальность космического океана, тащит тучи из-за горизонта, провоцирует шторм. Карусель ментального пульсара ускоряется, мощность растёт.

Давление нематериального ускорения вжимает Седрика Норландера в кресло. Из носа течёт горячее, липкое. Стекает в приоткрытый рот: солёное. Дёргается левая щека.

Пусть дёргается.

– Я вами недоволен, – Болт наступает папаше на палец.

Папаша издаёт стон.

– Эх, папаша…

Болт шагает к стойке с зонтиками, выбирает зонт. Самое то, гадом буду.

– А ну-ка…

Болт бьёт папашу зонтом по спине. Папаша тыкается носом в пол. Болт думает, с чем бы это сравнить, и сравнивает с овсяной кашей на воде. Овсянку он ненавидит.

– А ну-ка, – повторяет Болт…