Отщепенец

— Ещё не спустившись к реке, ты знаешь, что она не поместится в кружку. Почему же ты не знаешь, что божество также не поместится в тебя? Краешек, частица, ноготь или волос. Святой ноготь, благословенный волос, не более того. Этого достаточно, чтобы ты ходил босиком между звёзд. Восьмирукий танцор? Таков твой облик, когда ты в большом теле? Если смотреть на Злюку Кешаба из-под шелухи — восьмирукий танцор, да?

— Откуда ты знаешь?

— Я вижу твою ауру. Сейчас, в малом теле, она не слишком отличается от ауры любого другого брамайна. Если я загляну глубже…

— Не надо. Ты сгоришь. Это знают телепаты, пусть узнают и йогины.

— Ты зря боишься за меня.

— Твоя смерть будет на моей совести.

— Хорошо, я не пойду в опасные глубины. Я останусь здесь, в тварном мире. И всё-таки, если уметь читать между строк… Четыре правых руки: чётки, копьё, жезл и трезубец. Четыре левых руки: жезл, чаша из черепа, благодать и змей гнева.

— Ерунда. Трезубец — да. Изредка — копьё. И никаких чёток, жезлов, черепов.

— Змей гнева?

— Я боюсь змей. В детстве меня укусила кобра.

— Тебе вкололи сыворотку «Naja»? Прозерин с атропином каждые полчаса?

— Нет. В фельдшерском пункте, куда меня принесли родители, не нашлось сыворотки.

— Как же ты выжил?

— Я стартовал в большое тело. Это был мой первый старт, к счастью, не горячий. Когда я вернулся, яд выжгло дотла. С тех пор никаких змей, Вьяса-джи. Ни в левой руке, ни в правой.

— Ты его просто не видишь.

— А ты видишь?

— Разумеется. Если ты страшен в схватке, значит, змей гнева здесь. Помни: ноготь, волос, частица. Если в тебе есть капля божества, я вижу в капле океан. Рудра Адинатх, Благой Владыка, знает восемьдесят четыре тысячи разнообразных асан. Восемьдесят четыре асаны даны Адинатхом обычным людям. Я знаю триста десять. Если я узнаю восемьдесят четыре тысячи, меня разорвёт. Я — кружка, Адинатх — река. Но это не причина отказаться от стремления узнать больше. Триста десять? Я хочу освоить триста одиннадцатую. Триста двенадцатую. А ты не хочешь?

Кешаб Чайтанья захохотал. Он смеялся долго, взахлеб, по-детски. Фыркал, всхлипывал, утирал слёзы.

— Всё-таки диспут, — отсмеявшись, выдохнул он. — Ты отменный охотник, Вьяса-джи. Так или иначе, я угодил в твою ловушку. Зайди я на шаг дальше, и мне конец. Я уверую, я приму себя как аватару. Воздвигну себе храм и стану поклоняться.

Внезапно он стал серьёзен:

— Генерал Бхимасена — мой двоюродный брат. Я в курсе ларгитасского запроса об антисе-убийце. В курсе ещё и потому, что аналогичный запрос пришёл в Совет антисов. Ты уверен, что это ребёнок?

— Я предполагаю, — уклончиво ответил гуру.

— Что ты ещё предполагаешь?

— Что ты на грани безумия. Ты приходишь ко мне, смеёшься, предлагаешь сбегать за минералкой, но ты стоишь на краю пропасти. Если это антис-убийца, твой долг — покончить с ним без промедления. Если это ребёнок, твой долг — спасти его. Если антис-убийца — брамайн, твой долг — покончить с ним без участия антисов-инорасцев. Если антис-ребёнок — брамайн, твой долг — вернуть его на родину живым и невредимым. Теперь сводим противоречие воедино, как бомбу и взрыватель: если этот антис — ребёнок, но ребёнок-убийца, и к тому же брамайн…

— Замолчи!

Кожа Кешаба стала цвета пепла. Руки, лежащие на бёдрах, затряслись. Казалось, антис прямо сейчас стартует на орбиту в большом теле, и этот старт, вне сомнений, будет горячим. Гора? Река? Гуру? Всё сгорит дотла, как змеиный яд в жилах Злюки Кешаба.

— Молчу, — выждав паузу, кивнул гуру. — Что бы я ни сказал, это твоя пропасть, тебе и прыгать. Зачем ты пришёл ко мне? Серьги, диспут, вопросы веры — ничего этого тебе не нужно. Тогда зачем?!

— Не знаю, — прошептал Кешаб. Пальцами он зарылся в собственные волосы, словно хотел вырвать их с корнем. — Мне больше некуда идти. Я хватаюсь за соломинку. Я говорил с нашими, у них то же самое. Мы боимся выйти в космос, потому что там не место для колебаний. Там место для действия, и нам страшно, гуру.

— Не называй меня так, — напомнил Горакша-натх. — И приходи без стеснения, когда сочтёшь нужным.

Внизу текла река, не вмещающаяся в кружку.

V

— Вот же ж блин! — в десятый, наверное, раз воскликнул Трепач.

И добавил со слезой в голосе:

— Но ведь блин же?

Вопрос был риторический. В переводе на общедоступный это значило: «На кой чёрт она им сдалась?!» Ответ — тоже риторический — был Трепачу известен до последней буквы: «Не наше дело. Приказ есть приказ». В переводе на общедоступный это звучало так: «Ну, блин».

Франт пожал плечами. Это значило «Ну, блин» на языке жестов.

— Блин блинский!

Просто ждать и молчать было выше сил Трепача, за что Ханс Мадсен и получил свою оперативную кличку. Казалось бы, словесный понос — сигнал о профнепригодности для полевого агента. Ага, это смотря чем заниматься. Если в засаде сидеть — тогда да. А если информацию по барам выцарапывать, в доверие втираться — совсем даже наоборот.

Кто заподозрит в болтуне шпиона?