Отщепенка (СИ)

Лишь в одном я, как малолетка, ожидающая покатушек на карусели — в нетерпении предаться расслабляющему развлечению не могу различить, зачем мне это надо, вот так, даже не пристегнув ремня. В конце концов, в первой мне что ли таскаться за Эрастом ради сомнительных затей? Так что подотритесь своими сценариями слезливых драм — я здесь по собственному желанию (мысленно припечатываю, едва не споткнувшись о брошенные в коридоре ботинки). Зажигается огромная лавовая лампа с плавающими в ней красными головастиками. Из холодильника вынимается красивая бутыль в виде огромной грозди: множество дутых виноградин из плотного стекла венчает тканевый кленовый лист, обмотанный вокруг деревянной пробки.

— Не, ну скажи, — Эраст разливает в стаканы жидкость цвета медово-янтарной смолы. — Ты ведь пришла утешиться, после того, как с бывшим трахарем не свезло?

— Он и настоящим никогда не был, — равнодушно отвечаю, устроившись на пуфе и подобрав под себя ступни.

— Тогда что? — Эраст не отстаёт.

— Да неважно. Давай пить, раз решили.

Усмехается в который раз, протягивает мне стакан и усаживается рядом на пол.

— Я не люблю тосты. Не вижу смысла в этих сраных пожеланиях, — предупреждает Эраст.

Я киваю:

— Это суеверие. Как приметы и ворожба. Допустим, человек скопытится от рака независимо от…

Чтобы перестать нести неловкую чушь, делаю большой глоток и морщусь всеми лицевыми мышцами. Эраст ржёт, скотина. Я проглатываю ядрёное пойло, хотя была в близости выблевать всё в эту развеселившуюся харю. Зверем гляжу на Эраста и матерюсь.

— Какой-то слишком крепкий виски… — бурчу затем со свистом.

У меня немеют губы.

— Потому что это коньяк. Пей до дна.

Сразу вспоминается бородатая шутка про запах клопов. Однако веет бархатистой травой и ничем иным.

И почему я всё смотрю на жидкость, неизменно стоящую выше середины стакана, как на свой личный эшафот? Слишком идиотская преграда для меня.

— Давай я его разбавлю.

— Ты ёбнулась в две сотни воду лить?

И я вливаю в себя этот чёртов стакан. Становится тепло, и уже пульсируют кончики пальцев. Эраст прижимает меня к себе и хлопает по спине.

— Во, отлично пошло!

И наливает второй.

— Звиняй, закуски нет. Лимон вчера сожрали. А в холодильнике вообще мышь повесилась.

У нас пустые полки и коньяк за две сотки. Замечательно.

— Давай на брудершафт.

И я морщусь не только от нового глотка. Плохая идея. Во-первых, я всегда проливала пойло на всех, с кем пила «за дружбу» (один раз после этого намечавшейся дружбы лишившись), во-вторых, неужели я хочу брататься с Эрастом?

— Но какой в этом смысл? — так и спрашиваю.

У Эраста знакомо поблёскивают глаза. На этот раз с теплотой.

— Какой смысл? Да ты одна из немногих надёжных людей в моём окружении. Хоть и ебанутая анархистка, — говорит с дикой вкрадчивостью. — На самом деле, я рад, что мы друг друга встретили. Ведь как… Наши жизни без этого не были бы по-настоящему… А, один хрен. И плюс, ты не блядствуешь особо так. Разве что Ирвис твой, Хуирвис… Но есть бабы намного шалавистей.

— Охерительная похвала, — констатирую в приступе головокружения.

Я просто обязана на это возразить, хоть и зареклась что-либо доказывать Эрасту.

— Я не блядствую. Свободные отношения — это несколько иное. Сейчас никому из нас не нужны обязательства — ни тебе, — загибаю пальцы. — Ни мне, ни Ирвису. Я пробую жизнь на вкус, практически так же, как и ты, но с более благородной целью. Не будем сейчас об этом спорить, просто послушай, — я прикрываю рот, чтобы не икнуть. — Я не блядствую, Эраст. У нас же всё по негласному договору, по молчаливому взаимосоглашению — нет нужды в лебединой верности и шекспировской ревности. Ничто нас не держит, вот и всё.

Эраст выслушивает меня с округлёнными глазами.

— Ух-ты. Вот это ты загнула. О-хо-хо, — потягивается. — Прямо лень с тобой спорить, детка. Это тебя в твоём… кружке, хе, вязания научили? Окей, в таком случае, я ставлю тебе ноль по шлюшьей шкале. Ты довольна?

— Вполне, — и что это, апофеоз моей речи?

Мы вливаем друг в друга стаканы, не уронив ни капли. А потом Эраст целует меня омочёнными губами. С увлечением, проталкивая язык и кусаясь. Я отвечаю по-пьяному смешно, как лакающая сливки кошка, и скоро отстраняюсь, дёрнув головой назад.

— Хватит пока.

Встаю и делаю пару лёгких шагов.

— Тогда разомнёмся по-другому.

Эраст достаёт из шкафа патефон, начищенный, чёрный, лакированный. Я трогаю иголочку, новую, блестящую, без крупинок ржавчины.

— Подарил один… друган, — поясняет Эраст. — Тут и эти… Как их… Грампластинки есть.

Слежу за головастиками в клюквенном свете лампы, пока Эраст ставит пластинку. Та оживает, протрещав углями в старом мангале, начинает играть что-то из зарубежного шансона семидесятых.

Эраст возвращается ко мне, картинно выставляет свою четырёхпалую ладонь, будто клешнёй, зажимает моё запястье между средним пальцем и мизинцем и тянет наверх. Поддаюсь и оказываюсь в его объятьях.

Под тягучий припев мы кружимся по Эрастовой гарсоньерке, почти не попадая в такт мягкой скрипки и глубокому голосу певца.