Отщепенка (СИ)

— Направь-ка свою злость на другое, — помолчав с минуту, берёт меня за предплечье, без прежней хватки, почти мягко. — Стоять мы будем до последнего, но если Головецкие собаки опять спровоцируют давку, скорее выбирайся из толкучки — тебе-то ловкости не занимать — и беги к дворам. А, и лампочками я тебя обеспечу. До последнего, понятно?

— Свобода или смерть? — говорю для патетики.

— Не нужно, — обрывает Ирвис и целует меня в лоб: — Не попадись никому по пути.

Накидывает эффектный чёрный ольстер с костяными пуговицами, самой элегантностью будет среди бунтовщиков, и уходит, оставляя меня наедине с немыми макетами. Их вырвиглазная белизна вынуждает перевести взгляд на чёрный самолётик, немного кренящийся на правое крыло.

Какая духотень! Голову ведёт до шустрых чаинок перед глазами — пятно или пока не собралось, или уже раскрошилось. Тяну ручку окна и нетерпеливо высовываюсь. Столица сквозит и пахнет грядущим дождём. Проверяю время на телефоне — до моего выхода аж три минуты, успею. А пока залезаю на раму и свешиваю ноги, во рту возникает фантомный, разлагающийся коньячный привкус. Пятнадцать этажей, плюс навешенная мансарда. Исполинская гостиница дразнила бы это домишко шкетом.

Ветрюга захлёстывается, свистит вокруг меня, оголтело, по-площадному, по-анархистски. Рвётся за пазуху, увы, не нашлось бумажной книги, чтобы запастись по-Гольдмановски духовными плодами. Одна минута. Сволочно. Подгоните, подгоните же меня, отщеплённую, желательно не под свет лучезарного правителя, не под подошвы ревущего людского моря, а прибоем, на шажок к этакой новой стране Аркадии. Да известно мне, за мгновение ничего не свершается, не рушится даже небо на землю. Оно темнющее, оно густое до невозможности, а неугомонный ветер свищет, что пора. Вот так. Ничто меня не держит.