Отщепенцы

– Когда я так и не сказала, как меня зовут, отец Арсений дал мне имя София, потому что увидел в моих глазах зрелость не по годам. Тогда, еще в приюте, я всей душой поверила в Бога, в высшие добрые силы, которые спасли меня через отца Арсения.

Ян подумал, что перепуганная маленькая девочка поверит в любые силы, спасшие ее из ада. Но как он, этот бог, мог допустить, чтоб с ней такое произошло?! Вспомнились слова самой Софии, что бог каждому дает по силе его. Выходит, тяжелые испытания выпали на долю маленькой девочки не сломить ее, а сделать сильнее? Но других детей эти испытания сломили!.. Ян запутался…

София выпрямилась и посмотрела ему в глаза.

– Я убила человека тогда, и еще одного сейчас. Должно быть, Господь наказывает меня бездетством за то, что я отнимаю жизни, Им данные. – Истерика прошла. Слезы продолжали литься, но уже не мешали дышать и говорить.

– Он, управляя твоей рукой, забрал их, чтобы те не совершили больше злодеяний, и тем самым уберег от них остальных, – припомнил слова, некогда сказанные ей самой, решив, что в таком расстроенном состоянии, как сейчас, лучше утешать ее же доводами. Хотя, чего душой кривить, он и сам невольно задумался над тем, как точно, словно ведомый кем-то или чем-то нашел Софию; как на ринге появились силы не понятно откуда и он таки смог выиграть поединок. Так хочешь – не хочешь, а поверишь в какие-то силы над человеком, а как их назвать – бог или еще как – тут уж кто на что горазд. – Ты сделала все верно, и тогда, и сейчас. Не кори себя ни в чем.

Они еще долго сидели, обнявшись. София обрывками вспоминала о раннем детстве, о жизни в приюте и о существовании в особняке. Слова были путаные, предложения сформулированы не четко. Ей надо было выговориться, выплеснуть из себя все, что тяжелым грузом лежало на ее плечах долгие годы. Ян слушал, не перебивая, гладил голову и плечи, обнимал ее, вселяя уверенность в том, что он всегда будет рядом. Только ближе к вечеру они, изнеможенные, легли спать.

На следующий день приехал Захар. Оказывается, он поспал в другом номере, отогнал байк обратно в город в последний сухой денек, если верить прогнозу погоды, и вернулся за ними. Они поели в номере привезенной Беркутовым провизией и увидели телевизионный репортаж по местным новостям и пожаре в промышленной части города, уничтоживший заброшенный амбар дотла.

– Как Содом и Гоморра, стертые с лица земли Господом за их грехи, – тихо сказала София, и все переглянулись.

Эпилог

Ростовских все же посетил местную больничку. Во-первых, вставить зубы, которых недосчитался после боя. Во-вторых, выправить слишком уж кривой нос, который стал таким опять же после боя. А еще проверил, как срослись ребра, к счастью, нормально. «Я и так страшилище на твоем фоне, куда уж хуже» – как прокомментировал он сам. Но Софию не смущала его внешность, которую теперь украшали новые шрамы. Она любила его за внутреннюю силу.

София пожелала рассказать свою историю Инне. Не в таких подробностях, как ее брату, но она хотела, чтобы близкие люди знали о ней всю правду. Инну, мягко говоря, повергли в шок откровения золовки, но она, как и Захар, приняли ее такой. «Сейчас твои поступки полны неподдельной любви и благочестия, а что было – то прошло».

Долгими холодными зимними вечерами, когда они сидели в гостиной перед камином, Ян, бывало, смотрел на нее и любовался такой красивой, и такой сильной женщиной. Его женщиной. Ее душа рано очерствела, потеряла свою детскую наивность и чистоту, но она не озлобилась, а смогла возродить в себе любовь и сострадание к ближнему, а это много стоит.

София, чувствуя его взгляд, поднимала голову, отвлекаясь от чтения или рукоделия, и читала по его глазам, как сильно он ее любит, как восхищается ею. Дарила ему самую нежную, любящую улыбку, и была поистине счастлива, чувствуя себя дома, под защитой и заботой любимого человека.

Спустя год, проведенный в переосмыслении своей жизни и переоценки ценностей, София забеременела и родила светловолосую светлоокую девочку. Папино чудо, мамину отраду. Назвали ее Марией, в честь мамы Вареньки.

… а взгляд у нее полегчал. Словно дамба открылась, и со слезами вылился весь страх и загнанность, облегчив душу невысказанными за много лет тайнами. Мрачные тени ее тяжелого прошлого, мучавшие ее долгие годы, наконец, отпустили ее. Нужда хранить обет молчания, наложенный ею на саму себя, о своем прошлом отпала, и она стала свободной.