Оцифрованная душа

Фотокорам журнала «Советский Союз»,

Исчезнувшего одновременно с державой

Я летала, как ведьма, на «АНах» и «ИЛах»

И в гремящих экспрессах куда-то неслась,

Обжигаясь, хватала руками в чернилах

Каждый миг. И сплетала словесную вязь.

Ах, какие там были красивые люди!

(Фотокоры глаза обжигали до слез),

И в деревне любой, словно мы в Голливуде,

Улыбались нам жители долго, всерьез.

Все деревья цвели, все поля колосились,

Все закаты пылали в прекрасных горах.

Мы придумали жизнь, мы в нее напросились,

Как фантомы, застряв в параллельных мирах.

…Но порой, проклиная войну и разруху,

На исходе столетья, полжизни испив,

Я хочу в тот мираж, где усталому слуху

Сладкозвучный, обманный играют мотив.

Верхом

Я скачу по городскому скверу

На кобыле русской верховой

И за то, что счастлива не в меру,

Как всегда, рискую головой.

На меня кидаются собаки,

И встают заборы на пути,

Впереди – такие буераки,

Господи, помилуй и спаси!

Помоги мне, Боже, удержаться

До исхода дней моих в седле

И не раньше к финишу примчаться,

Чем мои соседи по Земле.

Крик о немоте

Я утопаю в мелочах,

Как спекулянт в чужих вещах,

Как репортер в чужих речах,

Как сутенер в чужих ночах.

Скороговорка, а не крик…

Зачем мне богом дан язык?

В мой мозг, как видео-кино,

Вплывает пестрое пятно

Бесчисленных сюжетов дня.

О, немота, спаси меня!

Художник Чернова

Пусть беснуется снег, заметая нас снова и снова,

И, как чёрный квадрат, надвигается зимняя мгла,

Им победу не праздновать, если художник Чернова

Мраку бросила вызов и в руки палитру взяла.

Безобразное корчится, воет, хохочет, чудачит,

Наши уши, глаза вовлекая в бесовский свой круг.

Но Ирина опять приготовила кисти, а значит —

Жизнь прекрасной и светлой отныне предстанет вокруг.

Итальянские улочки, щедро согретые летом,

И букеты, и фрукты, и южных небес синева…

Где уж с ними тягаться метелям, зиме и поэтам!

Ира нам говорит: «Жизнь прекрасна!».

И – к черту слова!

Липа

Липа цветет под окном городским,

Душу соблазном мутит колдовским.

Будто бы лето далекое длится,

Юные дачницы, платья из ситца,

Речка холодная, велосипед,

Пыльная зелень и солнечный свет.

Будто бы можно смеяться беспечно,

Будто июль продолжается вечно,

И ни потерь, ни кровавых вестей –

Только кипение юных страстей.

Будто простое немыслимо сложно,

Будто о чем-то сказать невозможно,

Будто не знаешь, с какою тоской

Липою пахнет в черт е городской.

Август

Лето с горки скатилось,

Словно яблоко с крыши.

Что в июле случилось –

Завтра август услышит.

Было юным, неспелым,

Изумленно-счастливым,

Стало яблочно-белым,

С изумрудным отливом.

Прикатилось из сада,

Как чужая планета.

Ничего мне не надо,

Кроме позднего лета.

Мама

Слава Богу, опять и дожди, и туманы, и слякоть,

И антенну качает, и «ящик» с утра барахлит.

Можно сосредоточиться, чтобы подробно поплакать

Обо всем, что болело, и вновь к непогоде болит.

О бездомном бродяге, которому все холоднее

На скамейке у храма, где нежно поют тенора.

И о маме –

о том, кто на небе беседует с нею,

И кого она нынче опять пожалела с утра.

Прощание с гомункулом

Бесноватый, капризный, рябой -

Весь, как крик, на картине у Мунка.

Растворяйся скорей, Бог с тобой,

И прощай, мой любимый гомункул!

Я сама сотворила тебя,

Как алхимик, в свеченье реторты,

И жила, бесконечно любя

Образ твой у сердечной аорты.

Ты капризничал, вредничал, ныл,

Моей кровью питаясь беспечно.

Ты меня никогда не любил -

Так прощай же, гомункул, навечно!

Не узнает никто никогда

Про мой опыт опасно-смертельный.

Ты растаешь, как корочка льда,

На трубе, раскаленной в котельной.

Я тебя возвращаю, как мяч,

В эту бездну без дна и без края.

Твой создатель и твой же палач -

В горьком прошлом тебя растворяю.

Рождество

Вновь январь заметет дуновеньем ветров леденящих,

Налетит и развеет тоску, что скопилось в душе.

Лишь одно нас спасет – будем яростно жить настоящим.

Завтра – бог даст, наступит, а прошлое было уже.

Этот нынешний миг, он прекрасен, как снег на деревьях,

Словно белый листок, не исписанный карандашом,

Как компьютер, что грузится тайною памятью древней

И в обход всех программ говорит нам, что все хорошо.

Вновь пришло Рождество, все мы молоды и бесшабашны,

И хозяин, как встарь, и нальет от души, и споет.

А назавтра опять, вспомнив нынешний день, как вчерашний,

Мы без страха шагнем в темноту, где поземка метет.

Негасимая лампада

Души старых москвичей

Маленькая поэма

На старом кладбище немецком,

Где пепел бабушки моей

Зарыт рукою молодецкой

В тени столетних тополей,

Где цифры Рима русский холод

Стереть со склепов не сумел,

Где дым завода «Серп и молот»

На шрифт готический осел,

Под брань могильщиков веселых

И ключницы веселый смех

Среди камней и плит тяжелых

Брожу и вспоминаю тех,

Кто срок, отмеренный судьбою,

Прожил, как прадеды, в Москве.

И вдруг ушел, забрав с собою

Наш одряхлевший в распрях век.

Учительница музыки

Ее одышливой и грузной

Я помню: шуба и берет.

Шутила, пела, словно грустной

Не быть – дала себе обет.

Футляр альтовый. Брошка. Боты.

Укладка с легкой сединой.