Отсрочка

Самолет приближался к горам; Гомес поглядел на них, потом посмотрел вниз, на реки и поля, слева от него был совсем круглый город, все было смехотворным и таким малюсеньким, это была Франция, зеленая и желтая, с ее коврами травы и тихими реками. «Прощай! Прощай!» Он углубился в горы, прощайте, турнедо Россини, сигары и красивые женщины, он, планируя, спустится к красной голой земле, к крови. Прощай! Прощай: все французы были там, под ним, в круглом городе, в полях, на берегах рек: 18 часов 35 минут, они копошатся, как муравьи, они ждут речи Гитлера. Я же ничего не жду. Через четверть часа он больше не увидит эти мирные луга, огромные каменные глыбы отделят его от этой земли страха и алчности. Через четверть часа он спустится к худым людям с живыми движениями, суровыми глазами, к своим людям. Он был счастлив, от волнения ком стоял у него в горле. Горы приближались, теперь они были коричневыми. Он подумал:

«Какой я застану Барселону?»

— Войдите, — сказала Зезетта.

Это была дама, полноватая и очень импозантная, в соломенной шляпке и английском костюме. Она осмотрелась, раздувая ноздри, и сразу же мило улыбнулась.

— Вы — мадам Сюзанн Тайер?

— Да, это я, — сказала заинтригованная Зезетта.

Она встала. Решила, что у нее покраснели глаза, и обернулась к окну. Дама, щурясь, смотрела на нее. Если ее получше рассмотреть, она казалась старше. У нее был утомленный вид.

— Я вас не побеспокоила?

— Нет, — сказала Зезетта. — Присаживайтесь.

Дама наклонилась над стулом, посмотрела на него, потом села. Она держалась очень прямо и сидела, не касаясь спинки.

— С сегодняшнего утра я поднялась на сорок этажей. А людям не всегда приходит в голову предложить стул.

Зезетта заметила, что у нее на пальце по-прежнему надет наперсток. Она сняла его и бросила в коробку для шитья. В этот момент на плитке стал потрескивать бифштекс. Она покраснела, подбежала к плитке и выключила газ. Но запах остался.

— Ой, я вас отрываю от еды…

— Да нет, у меня есть время, — возразила Зезетта. Она смотрела на даму и чувствовала смущение и одновременно желание рассмеяться.

— Ваш муж мобилизован?

— Он уехал вчера утром.

— Все уезжают, — сказала дама. — Это ужасно. Вы, видимо, оказались в трудном… материальном… положении.

— Я решила вернуться к прежнему ремеслу, — призналась Зезетта. — Я была цветочницей.

Дама покачала головой:

— Это ужасно! Это ужасно! — У нее был такой удрученный вид, что у Зезетты возникло сочувствие к ней.

— Ваш муж тоже уехал?

— Я не замужем. — Она посмотрела на Зезетту и живо добавила: — Но у меня два брата, которым предстоит мобилизация.

— И чего вы хотите? — сухо спросила Зезетта.

— А вот чего: я не знаю ваших убеждений, — сказала дама, улыбнувшись, — и то, о чем я вас попрошу, не имеет отношения к политике. Вы курите? Хотите сигарету?

Зезетта заколебалась.

— Да, — сказала она.

Она стояла у газовой плитки, и ее руки сжимали край стола у нее за спиной. Запахи бифштекса и духов гостьи теперь смешались. Дама протянула ей портсигар, и Зезетта сделала шаг вперед. У дамы были тонкие белые пальцы с ухоженными ногтями. Зезетта взяла сигарету красными пальцами. Она смотрела на свои пальцы и на пальцы дамы и хотела, чтобы та ушла как можно скорее. Они закурили, и дама спросила:

— Вы не считаете, что необходимо любой ценой помешать войне?

Зезетта попятилась к плитке и недоверчиво посмотрела на нее. Она встревожилась. Она заметила, что на столе валялись подвязки для чулок и панталоны.

— Не думаете ли вы, — сказала дама, что если мы объединим наши силы…

Зезетта с небрежным видом пересекла комнату; когда она дошла до стола, она спросила:

— Кто это «мы»?

— Мы, женщины Франции, — с пафосом сказала дама.

— Мы, женщины Франции? — повторила Зезетта. Она быстро открыла ящик и бросила туда подвязки с панталонами, затем с облегчением повернулась к даме. — Мы, женщины Франции? Но что мы можем сделать?

Дама курила, как мужчина, выпуская дым через ноздри; Зезетта смотрела на ее костюм и нефритовое ожерелье, и ей было как-то неловко говорить ей «мы».

— Одна вы ничего не можете, — кротко сказала дама. — Но вы не одна: сегодня пять миллионов женщин боятся за жизнь дорогих им мужчин. Этажом ниже живет мадам Панье, у которой только что призвали брата и мужа, а у нее шестеро детей. В доме напротив — булочница. В Пасси — герцогиня де Шоле.

— Как? Герцогиня де Шоле… — прошептала Зезетта.

— Ну и что?

— Это совсем другое дело.

— Почему совсем другое? Почему? Потому что одни ездят на машинах, тогда как другие сами ведут домашнее хозяйство? Ах, мадам, я первая требую более справедливого устройства общества. Но неужели вы думаете, что нам его даст война? Классовые вопросы так мало значат перед лицом угрожающей нам опасности. Мы прежде всего женщины, мадам, женщины, у нас под угрозой самое дорогое. Представьте себе, что мы все протянем друг другу руки и хором крикнем: «Мы против!» Послушайте, мадам, разве вы не хотели бы, чтобы ваш муж вернулся?

Зезетта покачала головой: ей показалось нелепым кривляньем, что эта дама называет ее «мадам».

— Войне нельзя помешать, — сказала она. Дама слегка покраснела:

— Почему же?