Отсрочка

— Кто тебя ударил? Легавые?

— Нет. Дружки. Я могу работать хоть сейчас.

— Ой ли? — сказал Рибадо.

Человек наклонился, взял бочку и поднял ее на вытянутых руках.

— Я могу работать, — сказал он, ставя ее на землю.

— Вот сучий сын! — с восхищением сказал Рибадо. Он добавил:

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Большой Луи.

— У тебя есть документы?

— У меня есть военный билет, — сказал Большой Луи.

— Покажи.

Большой Луи порылся во внутреннем кармане куртки, осторожно вытащил военный билет и протянул его Рибадо. Рибадо развернул его и присвистнул.

— Ого! — сказал он. — Ого!

— У меня все в порядке, — с беспокойством сказал Большой Луи.

— В порядке? А ты читать умеешь? Большой Луи хитро посмотрел на него:

— Чтобы таскать бочки, читать не нужно. Рибадо протянул ему билет:

— У тебя военный билет № 2, парень. Тебя ждут в Монпелье, в казарме. Советую тебе поторопиться, не то тебя запишут уклоняющимся от воинской повинности.

— В Монпелье? — озадаченно переспросил Большой Луи. — Но мне нечего делать в Монпелье.

Рибадо разозлился.

— Я тебе говорю, что ты мобилизован! — закричал он. — У тебя военный билет № 2, ты мобилизован.

Большой Луи положил военный билет в карман.

— Стало быть, вы меня не возьмете? — спросил он.

— Как я могу взять дезертира? Большой Луи нагнулся и поднял бочку.

— Ладно, ладно, — живо сказал Рибадо. — Ты силач, не спорю. Но какой мне от этого прок, если через сорок восемь часов тебя арестуют?

Большой Луи поставил бочку на плечо; он сосредоточенно смотрел на Рибадо, насупив густые брови. Рибадо пожал плечами:

— Извини.

Больше говорить было не о чем. Рибадо двинулся дальше, думая: «На кой мне ляд уклоняющиеся». Он крикнул:

— Эй! Шарло!

— Чего? — отозвался Шарло.

— Посмотри на того типа, это уклоняющийся.

— Жалко, — сказал Шарло. — Он мог бы нам здорово помочь.

— Но не могу же я нанимать уклоняющегося, — сказал Рибадо.

— Понятное дело, нет, — согласился Шарло.

Оба обернулись: высокий парень, поставив бочку на землю, с несчастным видом вертел в руках военный билет.

Толпа окружала их, несла, вращала кругами и, вращаясь, уплотнялась сама. Рене уже не знал, был ли он неподвижен или вращался с толпой. Он смотрел на французские флаги, развевающиеся над входом на Восточный вокзал; война была там, на оконечностях рельсов, пока она не беспокоила, но он чувствовал, что ему грозит катастрофа гораздо более близкая: толпа, это так опасно, над ней всегда витает ветер беды. Похороны Галлиени[37],[38] он ползет, он волочит свое белое платьице между черными корнями толпы, под дьявольским пеклом солнца, возвышение рушится, не смотри, вот они унесли неподвижную женщину, ее нога в красном кружеве торчит из разорванной туфли; толпа окружала его под светлым и пустым небом, я ненавижу толпу, он чувствовал везде глаза, всепроникающее солнце, подкрашивающее его шину и живот, освещающее его длинный бледный нос, отъезд в пригород в начале мая, в воскресенье, а на следующий день в газетах: «Красное воскресенье», несколько человек раздавлено насмерть. Ирен[39] защищала его своим маленьким пухленьким телом, не смотри, она меня тащит за руку, она меня волочит, и женщина проходит за моей спиной, скользит над толпой, как мертвец по Гангу. Она с осуждающим видом, подняв кулаки, смотрит поверх фуражек на трехцветные флаги. Она говорит:

— Идиоты!

Рене сделал вид, что не слышит; но его сестра продолжала с убежденной медлительностью:

— Идиоты. Их гонят на бойню, а они довольны.

Она вела себя неприлично. В автобусе, в кино, в метро она вела себя неприлично, постоянно говорила то, что не нужно, с решимостью исторгая из себя недопустимые слова. Он посмотрел назад, этот тип с куньей головкой, слишком пристальным взглядом и изъеденным носом слушал их. Ирен положила руку брату на плечо, у нее был задумчивый вид. Только что она вспомнила, что она — его старшая сестра, он подумал, что сейчас она станет давать ему скучные советы, но как бы то ни было, она потрудилась проводить его на вокзал, и теперь была одна среди этих мужчин без женщин, как в те дни, когда он водил ее на матчи по боксу в Пюто, не стоило ее раздражать. Она читала, лежа на диване, много курила и сама моделировала свои мнения, как свои шляпки. Она ему сказала:

— Послушай меня, Рене, ты не поступишь, как эти идиоты.

— Нет, — тихим голосом согласился Рене. — Нет, нет.

— Послушай меня, — снова начала она. — Ты не будешь слишком усердствовать.

Когда она была убеждена, ее голос звучал особенно звонко.

— Что это тебе даст? Иди, раз уж нельзя иначе, но попав туда, ничем не отличайся. Ни в хорошем смысле, ни в плохом: это одно и то же. И каждый раз, когда сможешь лечь, ложись.

— Да, да, — сказал он.

Она крепко держала его за плечи; она смотрела на него проникновенно, но без восхищения; она продолжала свою мысль.