Отступник

— Хорошо, — вздохнул Тыковлев, — я позвоню. Но и вы проявляйте, пожалуйста, больше гибкости. Кончайте, наконец, диктовать и базарить, — внезапно вскипел он. — Хватит!

После того как за Рыбаковым захлопнулась дверь, Тыковлев некоторое время нервно ходил по своему просторному кабинету. Приказал принести чай, но пить его не стал. Достал из ящика стола письмо Паттерсона, полученное вчера на приеме от американского посла. Перечитал еще раз. Задумался. Письмо было хорошее, дружеское. Поздравлял американец с успехами во внешней политике, восхищался смелостью Горбачева, говорил о меняющемся на глазах облике Советского Союза, о готовности Вашингтона отказаться от образа врага, пере­строить НАТО, о том, с каким нетерпением ждут каждой новой речи Генерального секретаря ЦК КПСС. Намек был толстый. Паттерсон знал, кто готовит эти речи. Тыковлев самодовольно улыбнулся.

— Надо бы разослать это письмо по Политбюро, — подумал он. — Пусть товарищи почитают.

Но вспомнил, что уже думал об этом, и не решился. Что-то мешало... Ах, да. Это вот: “С интересом слежу за Вашей работой в комиссии по реабилитации жертв репрессий. Не открою большого секрета, сказав, что масштаб и успех работы этой комиссии для многих является лакмусовой бумажкой искренности намерений нового советского лидера и его команды. Открытость по таким вопросам, как Катынь, пакт Сталина с Гитлером 1939 года, обеспечат Советскому Союзу уважение и почетное место в сообществе демократических государств. Вы знаете, Александр, что Ваши намерения войти в этот клуб встретят тем большую поддержку, чем решительнее реформы в Вашей стране будут направляться на утверждение демократии, прав человека, разрыв с тоталитарным прошлым”.

Тыковлев представил себе выражение лица Лигачева, или Разумовского, или Зимянина, прочитавших эти строки, и на душе заскребли кошки. Знал бы Паттерсон, по какому острию бритвы приходится ходить, так поостерегся бы писать такое на бумаге. Да еще всякие дураки, вроде этого Рыбакова, невесть что болтают. Если он такое в кабинете секретаря ЦК несет, то можно себе представить, что говорится на их междусобойчиках, где агент КГБ на агенте. А потом Чебриков по ЦК информации рассылает. Добро бы один Чебриков. Секретари обкомов как взбесились. Говорят, что не перестройка идет, а катастройка, Горбачева убеждают, что пора остановиться, что нельзя скрестить социализм с капитализмом, мертворожденное дитя будет, страну потеряем, власть потеряем. В последнее время письма стали поступать с угрозами и лично в его адрес: так, мол, и так, товарищ Тыковлев, не понимаем мы, что ты делаешь, не американский ли агент. Смотри, посчитаемся.

Тыковлев зябко передернул плечами. Пора на сегодня заканчивать. Сейчас поедем на дачу, покупаемся в бассейне, пожуем шашлычку, воздухом подышим. ЦК обеспечивает условия для отдыха и работы своим секретарям. Надо подготовиться к встрече с редакторами центральных газет. Генеральный говорит, что демократия нам нужна как воздух, что чем больше демократии, тем больше социализма. Гласность надо усиливать, плюрализм мнений поддерживать. Коли так, то письмо Паттерсона стоит показать Генеральному, а еще лучше сначала показать Раисе. Она наверняка обрадуется и мужу напоет. Он сам тогда спросит, что и как. Тут и можно будет сказать, что письмо доверительное, благо на нем стоит гриф “лично”, что автору письма вполне можно доверять. Одним словом, закрытый канал с руководством Запада, можно считать, работает, и вполне успешно. Привлекать же к  нему внимание других  товарищей не стоит по соображениям обеспечения доверительности. Вот и получится,  что  и начальству о письме доложил, и мастодонтов не обеспокоил. Чист перед своей и коллективной совестью. А о работе комиссии по реабилитации, пожалуй, надо почаще докладывать на Политбюро. Рыбаков, зараза, конечно, прав. Не о восстановлении истины здесь речь. Тем важнее, чтобы никто не мог потом жаловаться на недостаточную информированность. Все делалось с вашего ведома и одобрения, дорогие товарищи. Не извольте сердиться, когда придется вкушать плоды.

Тыковлев поймал себя на мысли, что он стал думать как-то по-новому. Может, это и есть то самое новое мышление? За такое лет десять-пятнадцать назад к стенке поставили бы. Да что там поставили бы. Он бы сам за то, что делает сейчас, других тогда в Кемь упек или в сумасшедший дом отправил.