Отступник

— Как же так? Что со мной происходит? — пробормотал он. — Я ведь коммунист с пеленок. Да что там коммунист? Я, можно сказать, верховный жрец коммунистической веры в самом ее храме, в Москве, хранитель огня великой революционной идеи, за которой идет треть мира. Да только верил ли я когда-либо в эту идею со всей истовостью первосвященника? Выстрадал ли я ее? Почему мне так вдруг легко отказываться от нее, от всего того, что было моей жизнью с молодых лет до старости? Куда я звал и вел  людей? Готов ли ответить перед ними за обман? Но я тогда не обманывал, как не обманываю и сейчас, — утешал себя Тыковлев. — Тогда жизнь шла в одном русле, и я плыл вместе с потоком, сейчас поток пошел в другую сторону, и я опять стараюсь быть вместе с ним. Вместе? Не только вместе. Я каждый раз хотел быть наверху. Тогда мне это удавалось, удается и сейчас. Карьерист? Человек без совести и убеждений? Но талант должен уметь сохранить себя и поставить на службу людям. Не в этом ли долг избранных и высшая мудрость жизни? Одни ведут, другие следуют за ними и приспосабливаются. Каждому свoe. Я всегда помогал партии и служил ей. Делаю это и сейчас. Я не предатель. Партия затеяла перестройку, вернее, затеял ее Горбачев, который не знает теперь, куда идти. Если он не примет нужных решений, страна придет к катастрофе. Значит, надо помочь, подсказать, а если надо, то и принять на себя ответственность. Я изменяю идее? Наверное. Но во имя спасения страны и потому, что вижу новый путь. Значит, я ранее ошибался. Теперь прозрел. Не я первый, не я последний. В жизни каждый имеет право на ошибку, если готов ее вовремя признать и исправить. Кроме того, марксизм не догма, а руководство к действию. Нельзя быть догматиком...

— А впрочем, все это слова, — махнул неожиданно для себя рукой Тыковлев. — Прав будет тот, кто окажется наверху. Не будешь наверху, никаких идей осуществ­лять не сможешь. Ни плохих, ни хороших, ни правильных, ни ложных. Главное остаться наверху. Это инстинктивное решение всякого человека. В этом жизнь. Всякое иное — смерть. Жертвовать собой за идею и убеждения способны немногие.

Тыковлев улыбнулся: “Ну, вот и приехали. Главный идеолог отрекается от всякой идеологии. Так мне это со временем и скажут. Ну и что? Не этим будет определяться моя судьба, а ходом событий. Будет он в мою пользу, я окажусь прав. Не будет, плохо кончу. Это удел любого политика. Но плохо кончать я не собираюсь”.

*   *   *

На столе зазвонил телефон,  прервав философские размышления Тыковлева. Звонил кто-то из своих цековских. Звонил, конечно, как всегда, не вовремя. На столе гора нерассмотренных бумаг, не готова речь на встрече с главными редакторами газет, где надо опять что-то сказать о необходимости гласности и ее животворном влиянии на общество. А тут то Рыбаков, то Коротич, то КГБ с докладом о житье-бытье Сахарова в Горьком, то Союз композиторов, то Союз журналистов, и каждый со своим барахлом. Нет возможности ни подумать, ни поработать. Хоть беги из этого кабинета. А куда сбежишь? На дачу? Так скажут, что болеешь, не тянешь, прячешься...

— Да! — недовольным голосом крикнул в трубку Тыковлев.

— Простите, что не ко времени, — вежливым тенором заговорила трубка. — Понимаю, что заняты, но вопрос больно срочный, и не хотелось бы докладывать его, не посоветовавшись...

— Слушаю тебя внимательно, — смягчился Тыковлев, узнав голос заведующего отделом загранкадров Слипченко. — Для тебя у меня всегда время есть, — добавил он, вовремя вспомнив, что недавно ему поручили присматривать и за этим отделом. — Что там у тебя?

— Банкин, — ответил Слипченко. — Опять Банкин.

— Нашел вопрос, — раздражился Тыковлев. — Мы же отправили его с тобой далеко-далеко. Ну, вот пусть там теперь послом и сидит, телеграммы пишет, советскую внешнюю политику разъясняет. Для того и отправили, чтобы больше им не заниматься... Что ему там, в Скандинавии, плохо, что ли?

—  Да ему-то, судя по всему, неплохо. Даже очень нравится. Только другим он не нравится.

—  Не сдохнут, перемогутся, — заметил Тыковлев. — Должны понимать, раз ЦК назначает, значит...

—  Ворует он и делает это у всех на глазах. Мебель, картины, серебро. Это раз. На иждивенье перешел к некоторым концернам. За их счет в поездки ездит, подарки получает, по их наущению телеграммы в Москву пишет. С обоими резидентами поссорился. Жена других жен достает...

— А ты пошли туда своего инструктора. Пускай он там и посла, и его критиков припугнет, откомандируй наиболее голосистых. Ну, сам ведь знаешь.

— Посылал уже. Поэтому и звоню. Вы в свое время ведь Банкина на загранку рекомендовали. Иначе бы тревожить не стал. Короче говоря, через две недели у них в посольстве отчетно-выборная партконференция. Не изберут его.