Отступник

Дождь практически прекратился, сменился противной моросью. Теперь в ямах и рытвинах искореженного асфальта маслянисто поблескивала вода. Стало свежо. Видимость, наконец, оказалась вполне приличной. Перемещаясь рывками от одной груды мусора к другой, мы обогнули развалины здания и подобрались вплотную к пустырю. Устроившись за сгнившими остовами наваленных в кучу машин, стали рассматривать открывшееся перед нами пространство.

Ластоногий за весь путь не проронил ни слова. На миг, я даже заволновался, не случилось ли с ним чего. Может, дикарь в себе замкнулся или у него в голове что-то сдвинулось, заклинило? Все же он был повержен мной в жесткой схватке. А этот неприятный факт бил по самолюбию и чести воина. Ну и мутант с ним! Все равно сейчас не до разговоров.

Радовал тот факт, что следопыт двигался бесшумно, ловко и не создавал особых помех. Иногда я даже оборачивался, чтобы в лишний раз удосужится, что он рядом. Иногда Куч выскакивал передо мной, рукой подавая сигнал о полной остановке. Приседал на одно колено, замирал, и некоторое время вслушивался.

На пустыре, кроме уже знакомого мне танкера, плюющегося копотью, стоял грузовик. Громоздкая машина была обшита бронированными стальными листами, на дверце кабины красовалась небрежно намалеванная желтой краской подкова. Управляющего или еще кого, кто мог сидеть внутри чрева этого монстра, видно не было, потому что вместо лобового стекла у грузовика была бронированная пластина с узкой смотровой щелью. Рядом с ней торчало черное жерло короткоствольного пулемета. Грузовик монотонно тарахтел двигателем, задний борт был откинут, упираясь краями в землю, и по этой импровизированной аппарели два бойца, обтянутые черной кожей, втаскивали бездыханное тело одно из дикарей.

– Тео… – Протянул чуть слышно следопыт. – Он мертв?

Говорит! Это уже радует. Значит, не замкнулся.

– Жив, конечно. Зачем им мертвяка в кузов тащить? Вырубили, наверное. – Шепотом предположил я, косясь на Ластоногого. Тот, мотнув головой, принялся тереть свой шрам. Волнуется.

У танкера двое в промокших темных шлемах возились с гусеничными траками. Рядом с ними, присев на бетонный уступ, восседал третий танкист, умело мусоля самокрутку. У его ног крутилась маленькая, затрепанная дворняжка, звонко тявкающая и с вожделение наблюдающая за действиями хозяина, то и дело бодро помахивая куцым хвостиком.

Наблюдая за резвящимся у ног хозяина песиком, я сразу не обратил внимания на появившуюся возню у грузовика.

Куч, ткнул локтем в ребра:

– Глянь, однако, наших ведут!

Солдаты бесцеремонно, с чрезмерной жестокостью выволокли три избитые, измазанные в грязи фигуры. Распознать их было невозможно. Все трое с трудом держались на ногах. Стоило солдатам, которые придерживали пленников, отойти, и изможденные тела пленников повалились бы в грязь. Но бойцы не собирались отходить. Они, как послушные псы, ждали очередного приказа от появившегося за ними офицера в черной, подогнанной по статной фигуре форме и высоких сапогах до колен. На холеном лице с тоненькой полоской усиков под клювообразным носом читалось презрение ко всему, что тут происходит. Словно надутый павлин, офицер вальяжно продефилировал перед пленниками и выхватил из деревянной кобуры, висевшей на боку, вороненый маузер.

Поросячьи глазки бегали от одного прихваченного им трофея к другому. Он, приставив ствол маузера ко лбу одного из пленников, разместившегося по центру троицы, громко рявкнул:

– Где расположились основные силы противника?

В ответ один из пленников, тот, что стоял, справа от офицерской мишени, громко расхохотался:

– Слышь, офицер, а ползуна тебе в задницу для профилактических работ не надо?

На моем лице нарисовалась улыбка. Я с облегчением вздохнул, осознавая, что мой товарищ жив.

Рука на автомате вырвала из кобуры револьвер, большой палец взвел курок.

Офицер, вскипевший от такой непростительной наглости, подскочил к здоровяку и с размаху саданул рукоятью в лицо хама. Гожо припал на колени, по лицу из рассеченной брови потекла кровь. На фоне грязного лица она выделялась особым алым подтеком. Кровь заливала глаз, струилась по изрытой рытвинами обожжённой щеке. Цыган сплюнул на вычищенные до блеска сапоги офицера и затянул не то песню, не то просто стихи. Что-то про мать этого омеговца.

По спине пронесся холодок, я замер, готовясь в любой момент выстрелить в спину надменного офицера.

Гожо еще что-то кричал. Двое бойцов, стоящих по обе стороны от здоровяка, будто цепные псы, спущенные с натянутых поводков, набросились на него, обрушив множество ударов тяжелыми армейскими ботинками. Они рычали, плевались слюной, задыхались в собственном бешенстве. Их ярости не было предела. Громко цитируемые братом строки сильно ударили по возвышенному самолюбию вояк замка Омега. Теперь они всю свою обиду возмещали на обессиленном теле Гожо. Цыган повалился в грязь, прикрывшись руками, извиваясь под тяжестью ударов.

Я вытянул руку со сжатым в ней револьвером, целясь в измывающихся над поверженным пленником солдат. Палец плавно надавил на спусковую скобу и…