Отсутствие Анны

Аня больше не спорила. Она пошла в сторону линейки одна, шаркая худыми ногами в неудобных туфлях и кренясь набок под грузом рюкзака, похожая на новорожденного жеребенка.

Марина до сих пор помнила, как рванула со школьного двора – уже не потому, что опаздывала, а потому, что не могла, не могла, не могла на нее смотреть.

Вечером она поставила Ане новый мультфильм – «Золушку». Они смотрели его вместе, и Марина сделала Ане сырные гренки с сосисками, которые она так любила. Это был хороший вечер – но, глядя на темную макушку дочери, увлеченной песенкой мышей, которые шили платье для приободрившейся Золушки, Марина чувствовала, как все внутри сжимается от непонятной боли.

– Во всяком случае, это не ваша вина, – глухо сказала Марина. – Она говорила… В смысле, мне всегда казалось, что ваши уроки ей нравятся.

– Думаю, да. – Маргарита Михайловна щелкнула застежкой сумочки. – Но ведь этого никогда не бывает достаточно. Я кое-что вам принесла. Это было в Аниной тетради. Я подумала, что вам… Что вам будет приятно иметь это у себя.

Маргарита Михайловна положила перед собой скомканный тетрадный листок в клетку, исписанный корявым Аниным почерком.

С одной стороны на листке был пронумерованный список из четырех пунктов. Марина прочитала: «1. Гофман. 2. „Хазарский словарь“», и, не дочитав, перевернула листок. С другой стороны не было ничего, кроме кривовато нарисованной спирали, испещренной темными кружками, как будто в бесконечной пляске кружили навечно заточенные в ней крошечные создания.

– Что это? – Ее зазнобило.

Маргарита Михайловна щелкнула замком сумочки – захлопнулась маленькая пасть.

– Видимо, список для чтения, который Аня себе наметила. Она ведь очень много… читает.

Учительница Ани сделала паузу перед тем, как выбрать время, крохотную паузу, которую не заметил бы менее подготовленный человек. Но за последние месяцы Марина мастерски научилась слышать паузы, различать интонации, ловить отведенные взгляды.

Она рывком встала, положила листок на кухонный стол – под ним громко хрустнули сухие крошки.

– Спасибо. Мне нужно было уходить…

– Конечно, конечно… – Учительница Ани вскочила быстро, словно ждала команды, и Марина подумала, что, возможно, так оно и было.

Как будто вся эта встреча, включая слезы и мышиный взгляд, была просто запланированной заранее театральной постановкой, в которой обе они участвовали не по собственной воле. Долг Маргариты Михайловны перед ней был выполнен, и теперь она чувствовала облегчение. Ей предстояло еще совсем немного погрустить по дороге до дома об Ане Межовой, странноватой девочке с вечно растрепанной темной косой и книжкой на коленях, о девочке, которая никак не могла наладить отношения с классом и всегда отвечала на вопросы учителей немного презрительным, прохладным тоном, а потом забыть о ней навсегда. В классе – двадцать, а то и тридцать человек, классов в год – не менее пяти. И, что бы Маргарита Михайловна ни говорила об ответственности и вине, учитель не может пропускать все их истории через себя, не освоив тонкого искусства забвения.

На пороге она помедлила, проникновенно взглянула Марине в глаза, коснулась руки:

– Мне правда очень, очень жаль.

Марина закрыла за ней дверь.

Она отнесла листочек в клетку в Анину комнату, принесла с кухни стопку книг и свои салатовые стикеры с комбинациями букв. Жизнь дочери украла ее собственную – и ничего нельзя было поделать с тем, что чем дальше, тем больше она ощущала себя исчезнувшей.

Глядя на спираль на другой стене, она вдруг почувствовала иррациональную, холодную злость – жалкую попытку справиться с болью. Глубоко вдохнула – и принялась за дело.

Дневник Анны

«Снова октябрь

В американских фильмах иногда показывают, что в наказание школьников могут отстранить от занятий на какое-то время. Не знаю, в чем смысл, но жаль, что у нас так не наказывают.

Поверить не могу, что когда-то показывала М. М. свои стихи. Нужно быть совсем ребенком, конечно, чтобы не видеть, до чего она лицемерная и гнилая – до мозга костей…

Сегодня было совсем плохо, и я нагрела градусник под горячей водой.

Кажется, мама не очень-то мне поверила, но ей, видимо, лень было спорить со мной. Она все утро наряжалась – и сказала, что вернется поздно, так что, наверное, дело в мужике.

Отлично – значит, при хорошем раскладе, ближайшее время, пока все будет безоблачно, ей будет плевать на то, что я делаю, больше обычного.

Я хотела весь день читать и начать писать. Еще с лета хочу попробовать написать венок сонетов – кажется, только полный псих будет этим заниматься, но мне очень хочется, чтобы получилось.

Но странное дело – когда утром мама уходила, я была на таком подъеме, а когда наконец ушла, все силы вдруг как-то сразу вышли, как будто шарик ткнули ножом.

Я представляю себе беспомощный резиновый шариковый бок, удар ножом, и мне хочется плакать. В последнее время мне легко стало расплакаться, поэтому теперь я не придаю этому большого значения.

Все еще октябрь

Снова осталась дома.