Отсутствующая структура. Введение в семиологию

Таким образом, с точки зрения «методологического» структурализма нижеприведенное высказывание Ельмслева, кажется, не подлежит обсуждению: «Под структурной лингвистикой понимается совокупность исследований, основывающихся на некой гипотезе, согласно которой с научной точки зрения вполне правомерно описывать язык так, словно он – некая структура в принятом выше смысле… Мы также настаиваем… на гипотетическом характере структуральной лингвистики… Всякое научное описание предполагает, что объект описания мыслится как некая структура (и следовательно, анализируется с помощью структуральных методов, позволяющих выявить отношения между составляющими ее частями) или как часть некой структуры (и стало быть, как присоединяющийся (синтез) к другим объектам, с которыми он находится в каких-то отношениях, позволяющих выявить более масштабный объект, включающий в качестве составных частей как первый, так и вторые)… Нам могут заметить, что если это так, то принятие структурального метода не навязывается объектом исследования, но представляет собой свободный выбор исследователя. И если это так, то перед нами старая проблема, обсуждавшаяся в Средние века, вытекают ли выявляющиеся в процессе анализа понятия (концепты, классы) из самой природы объекта (реализм) или же из метода (номинализм). Вопрос этот явно эпистемологического свойства и выходит, по крайней мере, за рамки нашего сообщения, если не за рамки компетенции лингвиста в принципе»[252].

Ельмслев говорит, что эпистемология помогает глубже поставить эту проблему, при этом лингвистика наравне с физикой поставляет для этого материал, но само решение проблемы лежит вне компетенции лингвиста. Другими словами, для корректного использования структурных моделей не обязательно быть убежденным в том, что их выбор предопределен объектом, достаточно знать, что это вопрос метода[253]. Научно обоснованный метод – это, в конечном счете, эмпирически адекватный метод. Если ученому хочется думать, что он открывает неизменные структуры, присущие всем языкам (или, добавим мы, всем феноменам), и если эта уверенность помогает ему в работе, тем лучше для него, и даже, как говорит Бриджмен, «удача поворачивается к тем, кто, выявляя связи между явлениями, заранее уверен, что они есть[254]».

I. 2. С другой стороны, попытка выявления однородных структур в различных явлениях (и тем более, если речь идет о переходе от языков к системам коммуникации, а от них – ко всем возможным системам, рассматриваемым как системы коммуникации) и признания их устойчивыми, «объективными» – это нечто большее, чем просто попытка, это непременное соскальзывание от «как если бы» к «если» и от «если» к «следовательно». Да и как требовать от ученого, чтобы он пускался на поиски структур и при этом не позволять ему хотя бы на минуту допустить, что он занимается реальными вещами? В лучшем случае, если он и начинает как законченный эмпирик, то по завершении трудов он непременно убежден, что вывел некую константу человеческого ума.

I. 3. Опасность такого рода, вполне контролируемую, можно ощутить в работах Хомского. Как признает сам Хомский, исходным пунктом его воззрений является картезианский рационализм[255]; он тяготеет к гумбольдтовскому идеалу языка как «underlying competence as a system of generatives processes»[256], порождающей грамматики как «system of rules that can iterate to generate an indefinitely large number of structures»[257] [258]. Однако – в то время как искомые константы носят сугубо общий и формальный характер и не участвуют в определении типов структурных моделей, соотносимых с конкретными языками[259], – он настаивает на том, что предпочтение одной модели, порождающей грамматики другой ее модели, носит условный и оперативный характер и верифицируется функционированием самой модели[260]. Так, даже выставляя себя сторонником рационализма (в классическом смысле слова, т. е. признавая существование языковых универсалий, а также врожденных предрасположений человеческого ума), Хомский напоминает, что «Общая лингвистическая теория наподобие той, что вкратце была описана выше, должна поэтому рассматриваться в качестве специфической гипотезы (курсив наш), по существу рационалистического толка в том, что касается природы мыслительных структур и процессов»[261].