Оттаявшее время, или Искушение свободой

— Э нет… Вы не думайте, что всё так просто. Во-первых, хочу сказать: текст очень интересен по своему содержанию, и, видимо, взгляды автора совпадают с мнением переводчика. А потом, нам известно, что они дружат, и переводчик тут работал с большим старанием…

— Может, он работал со старанием, чтобы деньги за перевод получить? Вот и весь интерес, — ответила я.

— А Амальрика он тоже из-за денег переводил? Слишком тенденциозная компания получается. Хотя понятно, что подобные тексты хорошо оплачиваются. Они ведь направлены на подрыв нашей страны, и кто их финансирует, нам понятно. Посмотрите, что делают его друзья на разных радио, как они освещают войну в Афганистане. А ведь там наши русские парни гибнут… — в его голосе звучали патриотические нотки. Но у меня было чувство, что всё это ему далеко до лампочки. Его сытый упитанный вид, импортные шмотки, командировки в ГДР, дорогостоящие хобби, рыбалка и футбол, интересовали «николая ивановича» гораздо больше.

— Скажите мне откровенно, а Вы сами верите в патриотизм современного русского человека? Не кажется ли Вам, что эта черта характера изжила себя, и на её место заступили другие, более жизненные, категории. Молодёжь, которая гибнет непонятно за что в чужих песках, уже не та, что в войну сорок пятого года. Их боевой дух одними приказами и заградотрядами не поднять, — почему меня дёрнуло всё это ему выложить, до сих пор не понимаю. — Вы послали бы туда своего сына и поехали бы сами? Нет у них комсомольского задора, они другие, циники, за пару джинсов страну с потрохами продадут. А Вы меня спрашиваете о людях, которые старались сказать правду в своей стране, но их пересажали или выслали… Вы же сами говорили, что семья Кривошеиных героическая, а теперь выходит, что они враги и выкормыши американских спецслужб?

Видимо, такого он от меня не ожидал, присмирел и спор не продолжил. Коньяк из стакана перекочевал в его желудок и он сказал:

— Смотрю я на Вас и всё больше понимаю, почему Ваш отец такую характеристику на Вас давал. Решительная Вы женщина, видно много литературы в Женеве читали, просветили Вас там хорошо… Вот в таком духе и продолжайте в Париже, у Вас хорошо получается. Я хочу Вам дать адрес. Когда окажетесь в Париже, подробно пишите обо всём и посылайте… хотя бы раз в месяц по этому адресу.

— Наверное, я неправильно объяснилась в последний раз. Я никаких писем, рассказов и дневников посылать Вам не буду и адреса не возьму. У меня характер совершенно не годится для столь тонкого дела, — решительно ответила я. Ну вот, наконец-то они от меня отстанут, но разозлятся.

— Я прошу Вас никому и никогда не говорить о наших встречах и разговорах, — тихо произнёс «николай иванович», глядя в свой пустой стакан.

— Конечно, не буду! Это я Вам обещаю, я не из болтливых.

— На это-то мы и рассчитывали, надеялись, что сотрудничество наше будет взаимновыгодным… — на этой фразе наше свидание закончилось. Моя уверенность, что мне откажут в поездке к Никите, была стопроцентной! Помню, как я пришла домой и проплакала всю ночь.

Через полтора месяца меня вызвали в ОВИР для получения паспорта на поездку во Францию. Чуть позднее у меня состоялся разговор с отцом, который прямо сказал, что мой случай рассматривался в Москве и всё висело на волоске. Неужели мне и нашим отношениям с Никитой придаётся столь государственное значение? Это же всё бред! Кто я? Очередной винтик в заржавевшей машине ГБ, каких сотни. Ну не получилось меня ссучить, так выйдет с другими. И дался им Никита с его мифическими разведками мира. Неужели они будут терзать теперь Ивана и меня, ради каких-то рассказов о том, что ест на завтрак Игорь Александрович Кривошеин, сколько водки вливают в себя друзья Никиты или с кем трахаются эмигрантские красавицы. Я твёрдо решила, что всё без исключения расскажу Никите и его родителям, ну, а какова будет их реакция, увидим. Отец мне давал напутствие перед дорогой: «Ты ни в коем случае не должна отказываться от советского паспорта. Даже если Никита будет настаивать. Ивана тебе тогда не видать!»

Стояло начало декабря, со слякотью чёрного снега под ногами. Поздно вечером я поцеловала маму, спящего Иванушку и мы вышли с отцом на улицу к такси. Он провожал меня. Вот мы выехали на набережную Невы, на горизонте подсветка Смольного монастыря, ангел Петропавловки, Летний сад… Я попросила шофёра поехать своим маршрутом. Слёзы потоком омывают моё лицо, я захлёбываюсь в слезах, я последний раз еду по любимому городу, прощаюсь с ним навсегда. Мой сын уплывает от меня в ночи с каждой минутой, я не в силах уже остановить колесо времени, назад пути нет, оно мчит меня вперёд в полную неизвестность и, может быть, пропасть. Отец видит мои слёзы и мрачно молчит.

На платформе отходящего поезда, он прошептал мне в ухо: «Уезжай из этой страны. Никогда не возвращайся. И всё расскажи Никите. Он поймёт».

БУРЯ (Мф. 14:22–34)

(Из проповеди митрополита Антония Сурожского)