Оттаявшее время, или Искушение свободой

Тогда казалось, что русские, попавшие на Запад, были уже подготовлены к встрече с ним. Из шестидесятников воспитались «работники культуры» третьей волны, которые задавали тон по «голосам», писали в «Русских Мыслях» и «Словах». Ведь с хрущёвской оттепелью многое для нас стало доступно, и наши сердца, мысли и души, как губка, впитывали новое и запретное. Кроме пошлейшего соцреализма, которым нас пичкали двадцать четыре часа в сутки, стало возможным посмотреть фильмы Феллини, Антониони, Куросавы, (правда, на закрытых просмотрах), можно было пролистать «Плейбой» и «Русскую мысль» (их, как и Библию, тайно провозили через границы, и риск был огромный!), через заглушки мы слушали вражьи голоса (почти к концу 70-х без страха, что настучит сосед по коммуналке), мы узнали, что такое джаз, Элла Фицджеральд и Армстронг (покупая пластинки по бешеной цене у фарцовщиков), мы, как весь мир, стали танцевать твист и рок, можно было по моде одеваться (отдавая за поношенные джинсы непомерные цены в рублях), можно было вкусно и недорого поесть в ресторане, интересно поспорить о политике на кухне с друзьями, поругать Брежнева и некоторым счастливчикам съездить за кордон… Наша серая жизнь стала заполняться оазисами счастья.

Помню, как первые художники, начала 60-х, побывавшие в составе спецгрупп в Англии и Италии, (сначала нужно было пройти проверку на «вшивость» через соцблок: Болгария, потом почему-то Финляндия). Приезжая из этих поездок, народ почти ничего не рассказывал о своих впечатлениях. Не решались высказывать восторгов даже друзьям. «Ну, как там? Что видели? Расскажите!» Но эти вопросы чаще всего оставались без ответа. Я вспоминаю реакцию одной умной и талантливой художницы, которая впала в долгую депрессию после возвращения из Англии в Ленинград. Она перестала выходить из дома и запила горькую. Этот «другой мир», шок от увиденного: свобода людей (даже в выражении глаз), раскованность отношений, изобилие товаров, ухоженность полей и лесов, незаплёванность подъездов (даже моют!), ночная жизнь городов, театры, кафе, книжные магазины, музеи! В общем даже самому последнему зашоренному «искусствоведу в штатском», после двух дней пребывания становилось ясно, что ты попал на Луну и лунный пейзаж тебе милее страны Советов. «А как нам врали, что у них дохнут все с голоду?!» — это была реакция одиночек по возвращении домой.

Конечно, большинство не делилось впечатлениями. То ли друзей боялись, то ли себя не хотели расстраивать: чего зря вспоминать, поскорей бы забыть. Для тех из нас, которые жили с оглядкой, со страхом в душе, с рабским, унизительным самоотречением и с надеждой поехать ещё разок, восторженность чувств была равносильна приговору стать «невыездным». Как и во имя чего достигались эти поездки, успехи, награды, мастерские и гонорары в СССР, мы знаем. Как распределялась работа в «худ-лит-фондах», кого печатали издательства и чья музыка исполнялась — «дирижёр» был один для всех.

Но ведь и эти заграничные «полёты на Луну» были малодоступны и не всех пускали, а приставленные к группам «искусствоведы» и доброхоты строчили на недисциплинированных и нелояльных доносы в Парткомы.

Перечисление поблажек и «конфеток», которыми жила интеллигенция тех десятилетий не ограничивается списком малого счастья. Оно было как океан по сравнению с тем, в каком беспросветном унижении, темноте и оболванивании жил остальной «простой» народ. Уже в 30–40-е годы Сталин посылал «слуг культуры» за рубеж, хорошо оплачивал их творчество и велел привозить в СССР соскучившихся по берёзкам русских. Чаще всего для этих несчастных «заманенных Сталиным» возвращение на родину кончалось посадкой, расстрелом, в лучшем случае высылкой. Не нужно забывать этих посланцев и героев невидимого фронта: в тридцатые годы такую пропаганду среди эмигрантов в Париже вёл Алексей Толстой, после войны — Константин Симонов со своей женой актрисой Серовой и Илья Эренбург. А масштабная операция по выманиванию русских, проведённая Молотовым в 1946 году, и ловко расставленные капканы «ура-патриотизма» защёлкнули в свои стальные челюсти десятки тысяч русских, которые сгинули на своей Родине в лагерях.